Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Считалось, что бритты барахтаются в грязи, что у них странные, как у маори, татуировки разных фигур и животных, которые они любили выставлять на своих полуголых телах всем на обозрение, как сегодняшние футбольные фанаты. Овидий говорил, что они зеленые. Марциал говорил, что они синие. Некоторые утверждали, что они полулюди и полуживотные. Другими словами, поход в Британию был как полет на Луну — много чести, мало денег.

Поэтому, когда Клавдий прибыл на слонах и вдруг обнаружил, что принимает капитуляцию британских королей — не понеся почти никаких потерь, — это был, очевидно, чудесный момент римской славы. Его генерал Авл Плавт со знанием дела решил задачу, с которой до него не справился ни один обитатель этой страны, — он построил мост.

Этот мост открыл путь в остальную Британию тем, кто высаживался на южном побережье, и вскоре Лондон начал расцветать. Население резко увеличилось, выросли цены, людям нужны были деньги, чтобы строить такие дома, как им хочется, и открывать торговые лавки, которые хотелось открыть. Поэтому они обратились к финансистам — и тогда сюда в великом множестве прибыли банкиры.

Учитель Нерона Сенека сделал заем в сорок миллионов сестерциев для развития коммерческих проектов в Британии, а если принять во внимание, что легионер получал лишь девять сотен сестерциев в год, то становится понятно, что это огромная сумма. Беда в том, что инвестиции в Британию не давали прибыли или давали не так быстро, как того хотелось банкирам. Строительство белого храма Клавдия в Колчестере и финансирование порта и торговых рядов Лондона стоило очень дорого.

Поступающих денег не хватало, долги становились невозвратными, и Кат Дециан, прокуратор, начал вести себя как настоящая свинья: облагал налогами местное население, вышвыривал жителей из их домов и в конце концов попытался лишить иценов их земли и собственности. Положение бриттов хорошо отражено в первом имеющемся изображении Британии — барельефе из Афродисиаса в Турции. Он изображает женщину с обнаженной грудью, поверженную стоящим сзади Клавдием, в шлеме и латах. Она слегка косит глазами, и, по словам профессора Миранды Алдхаус-Грин из Университета Кардиффа, «вы прямо чувствуете, что он сейчас возьмет ее сзади».

Говоря сегодняшним языком, простые британцы расплачивались за целый ряд непродуманных спекуляций недвижимостью, в которых виновны были и заемщики, и банкиры. Такое уже не в первый раз случалось в Римской империи и не в последний раз случилось тогда в Лондоне.

Образно говоря, Боудикка стала в каком-то смысле первым критиком банкиров, появившимся на Квадратной Миле лондонского Сити. Она также стояла у истоков великой лондонской традиции выдвигать женщин в лидеры. Ряд фактов подтверждает, что древние бритты были привычны к сильным женским личностям: Картимандуя, королева бригантов, устраивала мужчинам веселые денечки.

А взять знаменитую речь Елизаветы в Тилбери перед нападением Армады, где она говорит о том, что у нее тело несчастной слабой женщины, но сердце и дух — мужчины. Боудикка в чистом виде. Или взгляните на Викторию в плаще из шотландки с брошью. В этом образе — прямой намек на королеву иценов.

Или взять, позволю себе наглость, Маргарет Тэтчер с ее светлыми волосами, пристальным взглядом, хриплым голосом и несгибаемой твердостью в защите национального суверенитета. В наши дни мы так тесно связываем Боудикку с другими национальными героинями, появившимися в Лондоне, что начинаем немного путаться.

Если взойти на Вестминстерский мост, можно увидеть четко выделяющуюся на фоне неба знаменитую скульптуру 1884 года — разъяренная женщина с голой грудью и ее несчастные поруганные дочери в боевой колеснице с остриями и косами на колесах. На постаменте этой скульптуры — строки из «Оды Боудикке» Уильяма Купера, популярной поэмы XVIII столетия:

«В места, что Цезарь и не знал,
Придут твои сыны,
Где римский орел не летал,
Там будут победителем они».

Купер намекал, что в столкновении с Римом Боудикка смеялась последней. Это ее «сыны» — ее британские потомки основали империю, превышавшую размерами империю Цезаря. Что, конечно, очень патриотично и утешительно, но совсем не правда.

После того как Боудикка разграбила Сент-Олбанс, она направилась в Мидлендс, где на какой-то, пока точно неизвестно какой, равнине ее наголову разбил Светоний Паулин, чьи войска, дисциплинированные и отдохнувшие, одолели в 20 раз превосходящего их противника.

Боудикка то ли умерла от дизентерии, то ли отравилась, и — нет, она вовсе не похоронена под железнодорожной платформой у вокзала Кингс-Кросс. Вопреки тому, о чем говорит Купер, ее поражение было таким сокрушительным, что язык, на котором она говорила, почти полностью исчез, ее кельтские потомки были в массе своей вытеснены на окраины Британии, а Британской империей в конечном итоге стали управлять на языке, который более обязан языку Светония Паулина, чем Боудикки.