Лондон. Прогулки по столице мира

Я представил себе темнокожих рабов, избалованных маленьких темнокожих мальчиков в тюрбанах, темнокожих кучеров и лакеев, которые удовлетворяли тщеславие людей восемнадцатого века. Этот чернокожий выглядел вызывающе, но никто не обращал на него внимания. У меня возникло необоримое желание подойти к портшезу и вызвать по телефону Питера Чейни [48].

Эдвард Шеперд, по имени которого назван этот небольшой уголок Лондона, был архитектором и строителем, он приложил руку к строительству площадей Гросвенор-сквер и Кавендиш-сквер. Шеперд получил разрешение построить рынок для крупного рогатого скота на месте нынешнего Мэйфера в 1738 году. И каждый май купцы, разносчики товаров, фокусники, актеры, канатоходцы, поводыри танцующих медведей и дрессировщики обезьян собирались вокруг рынка и устраивали ежегодную ярмарку. Так продолжалось многие века — сначала рядом с лепрозорием Святого Иакова, позже рядом с Сент-Джеймским дворцом, затем на Хэймаркете и, в конце концов, в Мэйфере.

Этот некогда совершенно необычный район, чью лебединую песнь так проникновенно явил публике Майкл Арлен, включает улицы между Баркли-сквер и Парк-лейн. Ярмарка проводилась на месте, где ныне Хартфорд-стрит, Керзон-стрит и Шепердс-маркет. Это было бурное и шумное событие, длившееся две недели. Там продавали горячительные напитки, устраивали лотереи, разыгрывали представления, проводили скачки и бои быков, повсюду стояли карусели. В свое время это место было весьма популярно у городской знати, но в целом пользовалось самой дурной славой в Вест-Энде. В 1701 году всеобщее внимание привлек приезд канатоходки по имени Леди Мэри. Говорили, что она дочь итальянского дворянина, которая сбежала с Финлеем, хозяином цирка. В следующем году королева Анна начала кампанию за чистоту нравов и издала указ о поощрении добродетели, который читали в церквях. В том же году Майскую ярмарку посетили констебли, они арестовали одну весьма известную женщину, после чего разъяренная толпа посадила констеблей в загон для овец и забросала обломками кирпичей. Один из констеблей, Джон Купер, умер. В его смерти обвинили мясника из Глостершира, которого незамедлительно повесили в Тайберне. Этот случай вызвал большие волнения, но их быстро подавили. Ярмарку назвали очагом «нарушения общественного порядка» и «рассадником пороков и безбожия». Но ярмарка выжила и сохранила все свои прежние атрибуты: «пьянство, распутство и азартные игры». Так продолжалось до 1750 года, когда влиятельные люди, которые жили на прилегающих улицах, наконец возмутились и упразднили ярмарку.

Сидней Смит однажды заметил, что квартал между Оксфорд-стрит, Пиккадилли, Риджент-стрит и Гайд-парком «заключает в себе больше ума, дарования, не говоря уже о состоятельности и красоте, чем такое же по площади место где-либо еще в мире».

И возможно, так оно и было в недавнем восемнадцатом веке.

6

Лондонские такси, которые столь часто становятся объектом насмешек приезжих американцев, из-за неизменного дизайна получили прозвище «механической извозчичьей кареты». Они так же естественны для современного Лондона, как кэб — для викторианского. Наблюдать кэбы на ипподроме «Эпсом Даунс» во время недели скачек Большого приза не менее странно, чем увидеть какую-нибудь лондонскую достопримечательность, например Грифона, среди сельского пейзажа. Куда бы ни заезжали лондонские такси-кэбы, а иногда они уезжают очень далеко, скажем, в Брайтон, они везут с собой тень столицы.

Водители такси-кэбов — это отдельный народ. Я знаком с ними и восхищаюсь ими уже многие годы. Некоторые из бывалых ездили еще на экипажах, запряженных лошадьми, но их поколение постепенно исчезает. Ритм жизни и война, недостаток бензина, ужасная привычка вешать перчатку над счетчиком, езда с недозволенной скоростью не улучшили ни манеры, ни имидж лондонских водителей такси.

Как-то я случайно встретил старого шофера, который, должно быть, приходился родственником «старине Биллу» Барнсфазера [49]. Я сидел и смотрел на его затылок, на его седеющие волосы, восхищался тем, как он ведет машину, и недоумевал, сколько же ему лет. Я оставил ему большие чаевые, потому что он мне понравился — и потому что он был стар. Он посмотрел на деньги на ладони, улыбнулся, подмигнул мне и сказал:

— Спасибо, шеф. Не часто встретишь славного малого в наши дни, по правде говоря!

Какая неожиданная отсылка к прошлому! Он помнит времена «славных малых», «пижонов» и «шишек»!

— Монетки, — сказал он, продолжая разглядывать деньги. — А знаете, чего бы мне вместо этого, а, шеф? Мне бы бифштекса хорошего да пинту портера.