Лондон в огне

Мой отец привлек внимание правосудия. Шесть лет назад, когда король вернул себе престол, парламент издал Акт о забвении и возмещении ущерба, гарантировавший помилование всем, кто во время восстания сражался против Короны. Единственные, кого не коснулось это всеобщее помилование, — цареубийцы, то есть те, кто лично участвовал в казни отца короля в Уайтхолле.

Действие Акта распространялось на моего отца, ведь его не объявляли цареубийцей. Однако после Реставрации батюшка отверг королевское милосердие, и теперь мы с ним расхлебывали последствия его выбора. Я любил отца, но иногда испытывал к нему жгучую ненависть.

Матушка желала для меня другой жизни. Это она уговорила батюшку отдать меня в школу при соборе Святого Павла. Матушка мечтала, чтобы я стал проповедником или законником — иными словами, человеком, который зарабатывает на жизнь своим умом, а не руками. Но через несколько лет моя мать умерла. Отец, чьи дела пришли в упадок, забрал меня из школы и привязал к себе, сделав своим подмастерьем. Ну а после Реставрации он совершил свой последний безрассудный поступок, тем самым загубив и свою жизнь, и мою.

После завтрака я сказал отцу, что мне нужно в Уайтхолл.

— А-а, в Уайтхолл, — повеселел батюшка. — Там казнили особу королевской крови. Помнишь?

— Тише, сэр. Ради всего святого, замолчите.

Но я отправился не в Уайтхолл. Вернее, не сразу.

Я собирался идти туда пешком, но дорога до Вестминстера, Уайтхолла и Сити оказалась забита лондонцами — пешими и конными, в каретах и повозках. Люди увозили из города стариков и больных, кое-кто из недужных был в чумных язвах — болезнь еще не покинула Лондон окончательно.

Остальные разбили лагерь на полях или во фруктовых садах вдоль дороги, установив самодельные палатки и шалаши, а кое-кто просто сидел и плакал или с застывшим лицом глядел на дым от Великого пожара. Потрясение заставило людей окаменеть, точно статуи.

Я посчитал, что на дорогу у меня уйдет лишний час, а то и больше, — ведь, чтобы дойти до Лондона, я вынужден буду двигаться в этом людском потоке против течения. Поэтому я спустился к реке и нанял лодочника, чтобы тот отвез меня вниз по реке. Я едва мог позволить себе подобные траты, но сегодня без них было не обойтись.

Пожар сыграл на руку речным перевозчикам: жители города готовы были сесть в любую посудину, лишь бы та доставила их вместе с пожитками в безопасное место. И, не думая спорить, они соглашались плыть даже за непомерно высокую цену. Перегруженные суда, большие и малые, с трудом прокладывали себе путь. Даже здесь, на западе, далеко от Лондона, было так же оживленно, как на Чипсайде, пока туда не добрался Великий пожар.

Но на реке ситуация складывалась та же, что и на дороге: основное движение переместилось за пределы Лондона. Я поторговался с лодочником, указав ему на то, что городские погорельцы скорее сядут со своим добром в его посудину, если он приплывет не на пустой лодке, а с пассажиром.

Плыли мы быстро — и течение, и прилив оказались для нас благоприятны. Вода в Темзе была серой, будто олово, и в ней повсюду плавали обугленные обломки и брошенные вещи, в основном мебель. Я заметил, как течением уносит роскошный стол, а на одной из торчавших кверху ножек сидит чайка.

Когда мы поравнялись с лестницей Уайтхолла, я велел лодочнику не причаливать и плыть дальше до собора Святого Павла. Мне было любопытно посмотреть, что от него осталось. Я невольно задался вопросом, вернется ли туда девушка-мальчик. Вчера, когда даже крысы бежали из собора, что-то неудержимо влекло ее туда — что-то настолько важное, что Пожар ей был не страшен.

Вид Лондона с воды повергал в ужас. Город накрыло огромное траурное покрывало из дыма и пепла. Небо под ним светилось ярким, горячим алым заревом. Солнце не в силах было пробиться сквозь завесу, и город погрузился в неестественные сумерки.

От Ладгейта до Тауэра не осталось ничего, кроме дымящихся развалин. Построенные вплотную друг к другу деревянные дома исчезли в один миг, от них остались только почерневшие камни и кирпичи. На реке дул сильный ветер, но даже в лодке мы ощущали жар, исходивший от пепелищ.

Время от времени над рекой разносились гулкие хлопки. По приказу короля здания на пути огня взрывали, надеясь остановить распространение пламени. Вот взрыв прогремел где-то между Флит-стрит и рекой.

Лодочник закрыл руками уши и выругался.

— Здесь причаливать нельзя, господин, — проговорил он, откашлявшись. — Господь свидетель — как ступите на берег, сразу в головешку превратитесь.

Нас окутало облако золы, и часть ее прилипла к моему рукаву. Я принялся лихорадочно отряхиваться.

— А если пристанем ниже по течению?

— Там везде такое же пекло, даже хуже. Говорят, на складах масло горит.