Лондон: время московское

Он снова торгует, только уже не дешевыми телефонами у московского метро, а дорогим вином в престижном лондонском районе Мейфэр.

— Вот Petrus 1982 года за шесть тысяч восемьсот фунтов, — показывает мне Евгений Александрович драгоценный ассортимент своего нового винного бутика Hedonism Wines. — Это же словно произведение искусства. И у нас можно вот так вот запросто подержать его в руках, прикоснуться к прекрасному.

Люди, которые могут не только подержать, но и приобрести такое сокровище, нравятся ему намного больше тех, кто забегал в «Евросеть» закинуть пятьдесят рублей на телефон.

— Не хочу видеть тут людей, которым все равно, что пить, — продолжает мизантропствовать Чичваркин, проводя меня между стеллажами, на которых заветные бутылочки лежат в ожидании своего часа, словно спящие красавицы, ждущие волшебного поцелуя сказочных принцев. — Я не говорю про бедных, хотя большинство из них, конечно, бедные и необразованные… Вот те, которые пьют вино в пакетах. Я не хочу, чтобы они сюда приходили, разговаривали тут, даже рот открывали…

Держать рот закрытым в этом магазине непросто. Челюсть сама собой отвисает при виде одной из коллекций вин за полторы сотни тысяч фунтов.

Свой капитал, полученный от вынужденной продажи «Евросети» перед самым отъездом из России, Чичваркин потратил (хотя, конечно, далеко не весь) на приобретение одной из лучших винотек.

Он не первый придумал открыть «на острове» винный бутик, но, судя по всему, первый решил подойти к наполнению полок с истинным капиталистическим задором и русским размахом, то есть без всяких там старосветских комплексов.

Для любого магазина дорогих вин иметь на полке десяток коньяков в диапазоне цен от сорока до тридцати тысяч фунтов — уже серьезная заявка на успех. У Чичваркина их двести.

К имеющемуся ассортименту прилагается весь необходимый антураж — от кирпичной кладки до услужливых консультантов, не обремененных английским снобизмом, — так что лондонцы и гости столицы валом валят в созданный русским предпринимателем бутик, скупая тысячефунтовые бутылки ящиками.

Тяжкое, в общем, зрелище. Ведь среди всех способов с шиком потратить деньги покупать элитное вино, безусловно, наиболее извращенный. Кольцо с бриллиантами можно, в конце концов, отнести в ломбард, а спорткар — сдать в трейд-ин. А вот от дорогого вина остается только пустая стеклотара. «И воспоминания, — поправляет Чичваркин. — Дело не только во вкусе, но и в том, с кем и при каких обстоятельствах ты пьешь. А воспоминания дорогого стоят».

Евгений Александрович, впрочем, всегда умел зарабатывать на тех, кто ценит то, что дорогого стоит. Любимыми его покупателями в России были поклонники лакшери-телефонов Vertu, падкие на внешние эффекты. И он неплохо разбирался в этой странной публике, хотя отношения самого предпринимателя с роскошью всегда были не так однозначны.

В Москве Чичваркин носил Swatch и в то же время разъезжал на желтом Porsche. А оказавшись в Лондоне, из-за «приступа экономии» пил вино по тридцать четыре фунта за бутылку, несмотря на всю любовь к прекрасным произведениям искусства.

Со временем здесь, «на острове», его тяга к наилучшему варианту жизни из возможных приобрела некоторый аристократический лоск, подобающий настоящему лондонцу.

Он пересел с места водителя на пассажирское, сбросил двадцать килограммов и даже стал одеваться с какой-то чисто английской сдержанной вальяжностью, не утратив при этом былого интереса к миру высокой моды. Люди, знавшие его в России, говорят, что с ним стало проще общаться — и вместе с тем сложнее. Одновременно с подчеркнутой корректностью появилась дистанция — и какая-то непроницаемая отстраненность.

Дни свои он проводит в собственном поместье в пригороде, ходит на выставки, куда так приятно покупать билеты через Интернет, и русский балет выезжает посмотреть, когда представляется возможность («смотреть, как англичане танцуют, — это извините»), обедает в гастрономических ресторанах в даунтауне или хватает панини в «Старбаксе», когда нет времени, ну и всерьез увлекается игрой в поло…

— С англичанами играешь?

— Ну конечно. Не с русскими же, — усмехается Евгений Александрович.

— Почему бы и нет.

— Русские не играют в поло.

Иной раз после его комментариев начинает казаться, что, посидев на этом острове среди англичан, Евгений Александрович стал заправским русофобом.

— Станешь тут русофобом, когда проведешь четыреста собеседований, из которых восемь — с русскими, — грустит Чичваркин. — И ни одного из них не возьмешь, хотя очень нужно кого-то взять, ведь двенадцать процентов наших покупателей говорят по-русски.

— Что, на общем фоне наши смотрятся не очень?

— Через пять минут хочется сказать «спасибо, до свидания». А кому-то хотелось сказать уже прямо сразу.

— Что должен человек сделать, чтобы хотелось его сразу послать?

— Выглядеть как чудовище. Без красавицы… Наши консультанты говорят на десяти языках. Мы даже китайца смогли найти. А с русским — проблемы.