Лондонские оборотни

Он находился в Аду, и он был Сатаной, гневающимся на бесчестье своего тюремного заключения, гневающимся на жестокого Бога, и на леность людей, гневающимся на раскаленную лаву, пузырящуюся под ним и палящую его разрушению плоть, которая не могла ни сморщиться, ни почернеть, ни исчезнуть, чье бессмертие приговорило его к вечным страданиям.

Мир над ним не был более видимым, а правая рука не была свободна, и орлы не кружили вокруг него в пылающем небе, потому что настала ночь времени, освещенная только извержением огня под ним. А он был распят обстоятельствами и грехом, беспомощный в своем стремлении переписать свиток истории. Хотя нет ничего, что нельзя было бы переделать, и нет такого, что невозможно было бы стереть.

Он ненавидел крюки, вонзившиеся в ладони, напрягая все силы, чтобы вырваться из них, даже если бы они оставили такие зияющие раны у него на руках, что прошло бы целое тысячелетие, пока они заживут. Да, они бы зажили, потому что он был ангелом, а не смертным, и он мог бы измениться, если бы только помнил как… Мог бы освободиться, если бы владел этим искусством… мог бы восстановить себя, если бы только…

Свет померк и сделался тьмой, наступила агония боли, и все же он не избавился от Ада, просто был перенесен в другую его часть, и она была не лучше предыдущей, но намного хуже.

Он слышал крыс, вонь разложения била в ноздри так сильно, что он почти поверил в то, будто уже умер и начал разлагаться на том же самом месте, где лежал. Он пошевелил губами, прогнал свои неповоротливые мысли, как бы для того, чтобы произнести молитву, а затем…

Fiat lux [28], — произнесло нечто, какой-то шепот в стенах его темницы, голос ниоткуда.

И был свет, волшебный, сверхестественный свет.

И был маленький мальчик, похожий на светлоголового ангела, он держал изображение мира в своей согнутой правой руке. Мир излучал серебряное сияние.

Добрый ангел протянул пальцы левой руки и коснулся веревок, сжимавших запястья Лидиарда, и веревки разом упали, не было никакой необходимости их разрезать или распутывать.

И тогда добрый ангел протянул Лидиарду мир, так, что он смог, наконец, до него дотронуться, и получить такую долгожданную возможность изменить его судьбу.

Лидиард обеими руками взял зеркало, содержащее в себе весь мир, не обращая внимания на кровь, капавшую с запястий, и пристально уставился на волшебный свет, струившийся из него, как бы для того, чтобы поискать собственное изображение в его глубинах.

На самое краткое мгновение свет заколебался и замерцал, увядая и замирая, но затем засиял вновь так же ярко, как прежде.

— Я могу это сделать, — прошептал он. — Я похитил свет богов, и теперь он мой, я могу им распоряжаться.

Ребенок спросил:

— Кто ты?

И он ответил:

— Я Люцифер Прометей, искушавший людей с холодными душами просвещением и огнем, и был приговорен ко всем казням, от каких страдали люди. Это предназначение было написано для них в волнах перемен.

Он ничуть не удивился, когда ангел сообщил:

— А меня зовут Габриэль.

Но тут иллюзия исчезла, потому что следующий вопрос ребенка был: — Ты что, вервольф?

Лидиард внезапно сглотнул и обнаружил у себя в горле отвратительный комок. И омерзительный вкус во рту.

— Что это за свет такой? — спросил Лидиард, отчаянно поставленный в тупик перед загадкой сияющего предмета, который держал в руках. И свет начал меркнуть, ведь его рациональное сознание не допускало существование такого света, и изгоняло его.

Ребенок отобрал у него зеркало и прижал к груди, чтобы спасти умирающее сияние и снова сделать его ярким. Вернулась тьма, но только на мгновение.