Лондонские оборотни

Цветы никнут, трава увядает. Там, где когда-то стоял могучий зеленый лес, теперь лишь мешанина изломанных стволов и нагих веток, увитых ползучими стеблями, похожими на обрывки паутины, и вот уже россыпь тлеющей шелухи. Наконец, нет ничего, кроме большого мрачного болота, зловонного и торжествующего.

Медленно осыпаются здания, почерневшие от дыма, кирпичи трескаются, делаясь кроваво-красными, оконные стекла падают, точно угрюмые слезы, высокие трубы валятся, точно пшеница под ленивым серпом. Лишь египетские пирамиды рассчитаны на то, чтобы не утрачивать свой облик, они последними вернутся в котел Творения, как дождь неотличимых друг от друга атомов, как безликий хаос первозданного огня. Пепел к пеплу. Прах к праху.

Всяка видимость утрачена и всякая реальность сохранена. Время завершено, и нет больше ожидания, нет надежд. Рождается новый мир, мир, который станет новой историей.

Белые сияющие пустыни порождают новые сонмы существ, великие серые болота облекают мир в краски. Руки работников приступают к делу и вновь придают всему облик.

Но чьи это лица и чьи глаза? Где ангелы, и чьи это души? Снова пляшет прах, и белый пепел вновь запылает пламя жизни. Но ветер не умер, он задует снова, и снова, и снова. А все лица — это только маски, сотворенные ангелами для своих представлений.

Грезы развеялись, и Габриэль крепко уснул. И в этот промежуток до самого пробуждения, для него перестало что-либо значить, божество он или демон, союзник людей или волчья родня.

Были только тьма и мир.

Пока вновь не забрезжило утро, и не вынудило его встать перед абсурдным и проклятым миром.

Вторая интерлюдия Исследующее воображение

Первосущее воображение я считаю живой силой и главным двигателем всего человеческого восприятия в ограниченном сознании вечного акта творения в беспредельном Я ЕСТЬ.

Сьюэл Тэйлор Кольрижд, «Литературная Биография», 1817.

1

Слово «Вервольф», что означает «оборотень», могло возникнуть двумя способами. Первый описан Жервезом из Тильбюри, а именно, что оно происходит от англо-саксонского «wйr-wolf», где префикс wйr означает просто-напросто «муж, человек». Он имеет эквиваленты в латыни (vir), в прусском (virs) и в санскрите (вира). Но есть альтернативное предположение, по которому префикс развился из скандинавского vargr, что одновременно означает «волк» и «беспокойный», оно имеет эквиваленты во французском (varou или garou) и в готском (vaira). Разумеется, имеется в виду, или имелся более, чем один род вервольфов. Но мы намерены говорить лишь о тех, которых создал Махалалель, и которые нынче называются лондонскими оборотнями, они, разумеется, связаны со второй версией. Они vargr, looup-garou, vaira-ulf — не знающие покоя.

Вервольфы, которых создал Махалалель, не оборачиваются под влиянием луны, не могут они и превращаться полностью по своей воле. Он создал их, чтобы они жили так, будто родились людьми. В его планы не входило позволять им когда-либо, даже на короткий период, возвращаться к волчьему облику. Увы, воли Махалелеля было недостаточно, чтобы отказать им в этой привилегии, которой они с великой радостью пользуются, когда допускает судьба. Но эта привилегия оборачивается для них трагедией, потому что они мечтают стать волками навеки. Волчье эхо, что живет в каждом из них, побуждает их всех горячо и страстно ненавидеть род людской и человеческий облик.

Когда вервольфы принимают волчий образ, у них сознание волков, хотя природа их никоим образом не звериная. Будучи волками, они не имеют доступа к своим воспоминаниям, как они были мужчинами и женщинами, к языку, на котором изъяснялись, как люди. Их природа разделена весьма жестко, и когда они в волчьем облике, они видят и чувствуют, как звери, хотя их инстинкты и цели искажены и замутнены человеческими понятиями.

Оборотни в волчьем обличье — это чистая воля. И хотя она была записана в их сердцах, когда они были просто волками, она изменилась из-за долгой жизни в отрыве от дикой природы. Перед преображением людской рассудок вервольфа может направить волчью волю в определенную сторону, дать указания своему другому я. Но как только принят образ волка, изменение цели становится невозможным, и мощи желания может оказаться недостаточно, если оно противоречит сокровенной волчьей воле. Именно поэтому Махалалель сотворил уже перед самой смертью незадачливого Пелоруса, исполнителя своей собственной воли, неизгладимо впечатав ее в душу своего любимца. Многовекового опыта, в людском и волчьем обличии, оказались недостаточно, чтобы справиться этой чужой волей, всецело довлеющей над Пелорусом, особенно, когда он становится волком. Она сделала его чужим в своем племени.