Лондонские поля

Даже если у нас нет детей, все мы хотим, чтобы у нас было время на это — время, чтобы отправиться на поиски своих детей и выяснить, многих ли из них можно найти. Мои пальцы лоснятся — слишком часто я потирал руки, заискивая перед кем-то, нервничая, бодрствуя, радуясь или дрожа от страха, — но я все же цепляюсь ими за некие надежды. За надежды, связанные с тобой. Надеюсь, что ты живешь со своей матерью и что обе вы хорошо обеспечены. Надеюсь, что твой отец где-нибудь неподалеку — и обуздан. Начало твоей жизни было суровым. Да не будет столь же суровым ее продолжение. Я на это надеюсь.

Два года назад я видел нечто такое, чего никому никогда не следует видеть, — я видел своего мертвого младшего брата. Взглянув на его лицо, я понял, что ничто не может пережить смерти тела. Ничто не может пережить разрушения столь основательного. Но дети переживают своих родителей. Произведения искусства переживают своих создателей.

Я потерпел поражение и в любви, и в искусстве. Тем не менее, я прошу тебя меня пережить.

Очевидно, все было безнадежным с самого начала. Я не понимаю, как это произошло. В некотором смысле я использовал всех, даже тебя. И все-таки я проиграл… Сейчас я пребываю в блаженном, водянистом и пресном состоянии полной нечувствительности к боли. Ощущаю себя лишенным всех швов и стыков, иллюзорным, как вымысел. Как если бы кто-то меня сочинил, за деньги. И мне все равно.

Наступает рассвет. Сегодня, я думаю, солнце в небе начнет подниматься чуть выше. После того, как столь долго и яростно вглядывалось в нашу планету. После огненного своего взгляда, задавшего ей огненный вопрос. Облака вновь приобрели свой старый цвет, старый свой английский цвет — цвет яиц, сваренных всмятку и очищенных пальцами города.

Ты, конечно, была слишком уж маленькой, чтобы что-то запомнить. Хотя кто знает? Если любовь движется со скоростью света, то она может обладать и другими силами, находящимися на грани возможного. А все происходящее оказывает на детей то или иное впечатление. И вещи — тоже: ведь «впечатления» сродни «отпечаткам». Как раз твой случай. Все оставляло на тебе свои отпечатки. Аккуратный зубчатый оттиск ковра на твоих бедрах; остаточный жар моих ладоней, касавшихся твоих плечиков; четкие следы хватки твоих одежек. Эластичные носочки превращали твои икры в подобие римских колонн. Не говоря уже об ушибах, которые, словно острые углы какого-нибудь предмета мебели, клеймили твой чувствительный лобик.

В каком-то смысле ты тоже была ужасным маленьким созданием. Если мы вместе с тобой выходили на улицу и устраивались на одеяле в парке, то ты, поймав мой взгляд, всегда издавала короткое «кря» — предупреждение о неминуемом бедствии, просто чтобы я оставался настороже, не смел расслабиться. Ты была ужасным маленьким созданием. Но, боюсь, все мы — ужасные маленькие создания. Да, все мы — ужасные маленькие создания. Не более этого. Или того.

Так что если когда-нибудь, когда тебе не было еще и года, ты чувствовала нечто у себя за спиной — нечто наподобие приветливого тепла, наподобие лампы, наподобие солнца, пытающегося сиять через всю вселенную, — то был я. Только я. То был я. То был я.