Лондонские сочинители

При упоминании цвета ее волос в партере послышались смешки, но миссис Сиддонс недрогнувшим чистым голосом допела песню до конца. Однако, когда она уходила со сцены в конце действия, Уильям заметил у нее на глазах слезы. За кулисами миссис Сиддонс бросилась в объятия поджидавшей ее пожилой костюмерши, известной в театре под кличкой Хряпа, и та увела ее в артистическую уборную.

Ко второму действию настроение публики переменилось. На сцене появился Вортигерн, жаждавший поднять дух своих воинов перед сражением с римлянами. Речь его была пространна, а в конце, дабы расшевелить стоявших перед ним ратников, Вортигерн сурово воззвал к самой Смерти:

Разверзнешь ты зияющую пасть,
Костяшками ударишь о костяшки
С ужимкой дикой, грубо хохоча.
Да пресечется дерзкая забава![111]

Едва прозвучала последняя фраза, как в партере кто-то глумливо хохотнул. Этого оказалось достаточно — смешки посыпались со всех сторон. Кембл решил повторить эту строчку. Теперь смехом зашелся весь зал. Выждав минуты две-три, Кембл возобновил монолог:

Да пресечется дерзкая забава!
Рукою хладной…

Увы, вернуть внимание зрителей было уже невозможно. К изумлению Уильяма, в зале началась форменная истерика, продолжавшаяся несколько минут. Затем послышались глухие удары: это публика швыряет па сцепу фрукты, догадался Уильям.

Им овладело спокойствие, почти безразличие. Он принялся сосредоточенно вглядываться в собственную ладонь, ища какого-нибудь малоприметного разрыва или отклонения в своей линии жизни.

Актеры с трудом доиграли второй акт; время от времени в зале вспыхивал смех, раздавались саркастические выкрики. Миссис Джордан торжественно вышла на сцепу в лучшем своем «классическом» стиле: сначала большой шаг, затем маленький. При этом она загадочно помавала руками перед лицом, будто пыталась сквозь пелену разглядеть вдали некий предмет. Это зрелище побудило одного из зрителей крикнуть: «Да нот же он, тут!» По ее собственному настоянию миссис Джордан была одета в белую муслиновую хламиду, как подобает римской матроне; и вот, не дойдя до середины сцены, актриса зацепилась подолом за куст. Мистер Харкорт, делая вид, будто подбирает опавшие листья, опустился на колени, чтобы высвободить ее подол. Харкорт, признанный на ту пору комик, не мог упустить случая состроить одну из своих знаменитых потешных гримас. На сей раз он выбрал «физиономию участника римской вакхической оргии», как он сам ее называл: вздернул брови и опустил уголки рта, изображая смесь похоти, цинизма и усталости. Он неоднократно убеждался, что эта гримаса неизменно доставляет публике удовольствие.

Состоявшаяся в третьем акте битва между римлянами и бриттами успеха не имела. Синяя краска стала расплываться на коже разгоряченных бриттских ратников, и в отчаянном рукопашном бою физиономии и деревянное оружие древнеримских пехотинцев тоже изрядно посинели. «Мы похожи на попугаев». — заметил позже один из статистов. В тот самый момент, когда должен был опуститься занавес, мистер Харкорт получил смертельную рану. К несчастью, упал он крайне неудачно: занавес рассек его пополам, голова и туловище до пояса были обращены к оставшимся на сцене актерам, а все остальное — к зрителям. Харкорт попытался высвободить из-под занавеса нижнюю часть тела. «Не мог же я лежать там и умирать весь оставшийся вечер», — объяснял он потом миссис Сиддонс. Взрыв хохота, огласивший зал, был слышен и на Боу-стрит, и в «Ковент-Гарден».

Безразличие отчаяния не покинуло Уильяма, даже когда к нему подошел Шеридан:

— Я-то думал, Шекспир написал трагедию. А на самом деле, выходит, комедию.

— Просто не нахожу слов, сэр.

— Вы?! Быть того не может.

— Ей-богу, не знаю, что и сказать.

— Ничего. Ничего говорить не надо, мистер Айрленд. Юмор, конечно, тонкостью не блещет. Зато желаемый результат налицо. Я вас поздравляю.

— Хвалить меня совершенно не за что, мистер Шеридан.

— Очень даже есть за что. Вы подарили нам… Как бы это выразиться?.. Нечто новое!

— Не я же все придумал. Шекспир…

— …это имя, которое прекрасно смотрится на театральной афише. И мы его оставим.

— Как? Значит, пьесу не снимут?

— Конечно нет, пока английским зрителям не изменит чувство юмора.

Последние два действия отыграли спокойнее. Смешки порой еще вспыхивали, но несколько монологов закончились под рукоплескания зала. В финале Вортигерн и Эдмунда вновь появились на сцене вместе, окруженные телами погибших римлян и бриттов. Кембл и миссис Сиддонс, заметно измученные необычной премьерой, взялись за руки, как бы прощая друг друга, прежде чем замертво рухнуть на пол.

Когда тебя целую — бог любви,
Мне кажется, на ласку отвечает,
Сребряными кудрями обрамленный… —

начала миссис Сиддонс. Кембл подхватил:

Блаженна на устах твоих улыбка.
Не ангел ли тебя поцеловал?