Лопух из Нижней слободки. Часть 1

— Бей сам. бей! Баптист сопливый! Безрукий!

Руки у него были крепкие, кулаки быстро наливались тяжестью; но он еще ни разу никого не бил ими, не «двигал» по лицу. Смысл брезгливой клички («Баптист!») долго оставался для него неразгаданным, а теперь он только ухмылялся: если бы война, пошел бы на передовую, как старший брат Петр, и показал бы, какой он баптист. Узнали бы! Но он никогда раньше не пускал в ход кулаков, потому что они у него были сильные, способные свалить с ног кого угодно. И верилось, что эти руки заработают, сколько надо, без помидорных грядок. Уедет подальше отсюда и будет писать письма старикам не в Нижнюю слободку, которой скоро не станет, дело месяцев, а по городскому адресу, и заполнять бланки денежных переводов на имя матери…

Так думалось, да не так вышло.

В тяжелых, крепких руках его не было ни рубля, когда потребовалось спасать Анку или просто гнаться за ней. Ну что ж… Ну что ж! Дело он придумает такое, что все ахнут! Резвое, доходное… Раз, два!

Раззудись, плечо.
Размахнись, рука!

Это осталось от тех пор, от первых дней после отъезда Анки, когда он воображал, как рыжий барабанщик с нежным именем Стасик водит ее по Воронежу и показывает… Что она там могла увидеть? Алеша вспоминал все, что знал о Воронеже от географички, и снова рылся в школьном учебнике.

В Воронеже Петр I начал строительство русского флота, поднимал под небо мачты с парусами… То место так называется и сейчас — Петровская слобода. Да, когда-то всякая слобода была пристанищем мастеровых людей, которых чистая городская публика жить поблизости не пускала, вот они и гнездились на окраинах. Так и возникали слободки при богатых городах.

В их, безвестной миру Нижней слободке прежде тоже обитал рабочий народ, ткачи… Времена меняются, менялись и люди. Население…

В одном сквере Воронежа есть памятник Петру-царю и строителям кораблей… В другом — памятник Кольцову, поэту крестьянской удали и печали… Раззудись, плечо! Размахнись…

Размахнемся! Но для начала надо было раздобыть хоть немного деньжат, обзавестись… Кто даст ему денег?

Иногда, среди ночи, Алеша чувствовал себя в космической пустоте, из которой не выбраться. В слободке все бедные, кого ни спроси, денег ни у кого не было и нет. И дома ветхие, нечиненые… Раньше еще следили, а теперь зачем? Разнесут в прах и даже метлой не подметут, блестящие скребки бульдозеров сгребут мусор в кучи, вывезут на свалку — и вся музыка!

Нет, домов в слободке уже не поддерживали, вот только заборы и латали накрепко, по привычке, чтобы посторонние не ломились во двор ни руками, ни ногами, ни глазами…

В то утро Алеша вскочил пораньше, спрыгнул с крыльца и вбежал в батину сараюху, откуда доносился шелест рубанка…

Всю жизнь батя столярничал, вкладывая свои силы а чужую мебель. В автомобилях и на тачках привозили бате битые серванты из современных гарнитуров и древние столики, тронутые временем и шашелем. Батя смотрел, и думал, и ухитрялся скрывать от глаза непоправимые, казалось, изъяны. Один заказчик, помнится, все просил свою жену выйти из «Жигулей», полюбоваться работой и торжественно называл батю не столяром, а художником…

— Такой художник — и одиночка! Обидно!

— А художники всегда одиночки… В одиночестве работают — стараются. Разве не так? Пых-пых…

Батя был мастак на неожиданные фразы, Алеша тогда запомнил его ответ.

Вполсарая, внушительно и солидно, как президентский стол, стоял батин верстак. По стенкам на гвоздях висели пилы, а на полках лежал разный инструмент, который батя называл «коллекцией жизни». Тут были сверла, стамески, долота, напильники и напильнички, которым никто, кроме бати, точных названий не знал. Сейчас таких и не делали. Самые ценные из них были прикрыты тряпками…

Недавно приезжал из города молодой директор новой школы и уговаривал батю: уступите инструмент, пусть дети поучатся, у них будущее, а слободке конец, переедете в город, негде будет поставить верстак…

Батя не поддавался, приподнял ладони с растопыренными пальцами, точно хотел прикрыть ими свой инструмент:

— Я им зарабатываю еще!

Так и не уступил…

Батя выдувал рубанок, когда Алеша вбежал и наспех, волнуясь, рассказал все об Анке. Батя только поморщился:

— Уймись ты! Уехала — плюнь-вдогонку!

Сгреб стружку с верстака и замахал рубанком.

Мать ковырялась в огороде, копала грядки. Ну что ж, пойдет к матери… Мать же!

Он всегда жалел ее… В детстве, бывало, выносил из дома табуретку, чтобы Гэна отдохнула, но не помнил, чтобы мать хоть раз присела. «Без труда не выдернешь и рыбки из пруда». Это едва ли не первые слова, которые он услышал от нее…