Лопухи и лебеда

С непередаваемой ухмылкой старик кивнул на буфет:

– Спит!

Старуха в самом деле спала и во сне причмокивала.

С порога Маша спросила:

– Мне звонили?

Васильков, дремавший перед погасшим телевизором, заворочался в кресле и не сразу сказал:

– Звонил какой-то… Волосатый.

– Ты по голосу слышишь?

Не дождавшись ответа, она ушла к себе в комнату, включила магнитофон. Она растворила окно, вытрясла пепельницу в темноту, побросала тряпки с дивана на стул. И, забравшись на диван с ногами, уткнулась в учебник.

Играла музыка, Маша читала. Васильков зашел и стал в дверях, засунув руки в карман халата, кисло глядя на Машу. Она сбавила громкость.

– Хоть бы ты замуж вышла! – буркнул он.

– Лучше ты сам женись. А я еще немного подожду.

Вскоре она услышала, как он стучит в стену. Маша остановила пленку.

– У меня глотка не луженая, я не могу двадцать раз орать, – долетел его недовольный голос.

– Что случилось?

– Танька тебе конспекты принесла.

Маша отправилась за конспектами.

– Может, тебе правда жениться? – сказала она.

– Мне и так несладко.

Она взяла тетрадки, на которые он показал, и задержалась у двери. Васильков, лежа в постели, решал кроссворд под ночником.

– А вы с мамой хорошо жили?

– Нормально… – Он удивленно посмотрел на нее.

– А то я не помню! – сказала она с горькой улыбкой.

– Что ты помнишь?

– Все время ругались… Мама плакала часто. Я помню.

– Жили не хуже других, – обидчиво возразил Васильков. – Поругались, помирились – без этого не бывает.

Странное выражение покорности и тревоги, что-то собачье промелькнуло в его лице.

– Маме все время казалось, что ее хотят обидеть, – мягко сказал он.

– Кто? Ты?

– Все. И я в том числе… – Он отложил журнал. – Как-то пришел ко мне сослуживец. Ты его знаешь, Кошелев из Госстроя. Он тогда еще совсем мальчишка был, в аспирантуре учился. Пришел по делу, часа два просидел. Мать нас обедом накормила. Только он за дверь – с ней истерика. “Этот хам, молокосос меня третировал, а ты ему слова не сказал! Чтоб ноги его не было в доме!..” Что ты будешь делать…

Васильков протяжно вздохнул:

– Маме было очень трудно жить…

– Просто мама все принимала слишком близко к сердцу, – сказала Маша.

Она пошла к себе, раскрыла конспект, запустила музыку.

Опять в коридоре возник Васильков, запахиваясь в халат.

– Музыка мешает?

Он махнул рукой.

– У нас ревизия третий день копается, – сказал он. – Трест ходуном ходит.

– А ты на меня злишься, – заметила она.

Он присел к ней на диван:

– Когда экзамен?

– Какой? Я уже два сдала.

– Как твои дела?

– Лучше всех, как всегда, – отвечала Маша. – Только повышенной стипендии не будет.

Косясь по сторонам, Толик шагал вдоль цветочного ряда.

Мужчина в потертом кителе торговал розами.

– Почем?

– Два рубля.

– Штука?

– Дешевле вон там семечки дают, – сказал хозяин.

Толик крутанул пальцем у виска и понесся дальше.

Он взял тюльпанов и два пиона, купил гвоздики, сирени, лиловой и белой.

Он обошел весь ряд, вернулся к мужчине в кителе и насупился.

– Иди лучше постригись, – посоветовал тот.

– Тебя не спросили…

Он вытащил кошелек и пересчитал деньги, бормоча под нос. Хозяин скучал.

– Сколько тебе нужно? – не утерпел он. – Три? Десять?

Толик посмотрел на него исподлобья и продолжал считать.

– Давай сколько есть, – буркнул он наконец.

В толпе он нес букет перед собой, заслоняя локтями, отпихивая тех, кто напирал.

У ворот разгружали машину с луком, и очередь волновалась в ожидании, пока совершится прием товара. Золотистая шелуха плавала в воздухе.

Выбравшись из толкучки, Толик увидел Серкова, который сидел на подножке грузовика и ухмылялся.

– Огня нет?

Толик подставил ему карман, где были спички.

– Я к тебе заходил, – сказал Серков. – Мать не говорила?

Взгляд его скользнул по цветам.

– Потолковать бы.

– Мне в одно место надо, – хмуро сказал Толик.

– На кладбище, что ли?

Толик вспыхнул:

– Иди ты…

– Грубишь. С тобой говорят как с человеком… – Серков холодно сощурился: – А не надо – катись.

Толик смутился:

– Об чем толковать?

Серков сунулся в кабину, выдернул из зажигания ключи. Они вышли из ворот, направляясь к павильону.

– Батя-то устроился?

Толик неохотно пожал плечами.

– Темнит? – засмеялся Серков.

– Ходит где-то целый день. Говорит, обещали.

Серков обошел павильон и постучал в заднюю дверь.

– Механиком?

– Ну. В четвертую колонну…

Лязгнула щеколда. Женщина, узнав Толика, заворчала:

– А этот чего тут забыл?

– Не дури, Нелька. – Серков отодвинул ее. – У нас разговор.

Натыкаясь в полумраке на бочки, они протиснулись к столу в закутке. Буфетчица выстроила на подносе пирамиду из бутербродов и пошла за перегородку, откинула занавеску. В проеме проступила стойка и в сером тумане бурлящий, набитый народом зал.

– Механиком лучше всего, – сказал Серков, забираясь на сундук. – Тут – трешка, там – пятерка… Год повкалывает, а там и права отдадут.

– Места пока нет.

– Поискать – найдется, – возразил он с усмешкой.

Молодая принесла кружки с пивом.

– Гляди, кто пришел, – сказал ей Серков, кивая на Толика.

Он, не торопясь, выпил кружку. Тамарка тихо стояла в уголке.

– Знаешь ее мужика?

Толик покачал головой.

– Филя, у нас на базе работает…

– Филя?

– Да знаешь! Смурной такой!

– Может, знаю.