Лора. Путешествие в кристалл

— Подумали ли вы о том, что говорите, дядюшка? — произнес я, наконец, делая над собой усилие, чтобы не раздражить моим негодованием того, кому я так неосторожно вверил мою судьбу. — Разве вы не удовлетворены тем, что беспрепятственно достигли местности, которой ни один корабль не выбирал себе для зимовки, тем, что вы не потеряли еще ни одного человека, тем, что у вас не украли ни одного запаса вашей провизии? Каким образом можете вы верить в возможность идти далее, при продолжительном отсутствии солнца, по самому сильнейшему холоду, который только могут выносить дикие животные? Как можете вы льстить себя надеждой на приход этих дикарей, когда вы знаете, что эти несчастные закупорены теперь в нескольких стах лье к югу в своих снежных хижинах, натопленных до девяноста градусов? И еще более удивительная вещь, как можете вы допустить мысль о том, чтобы оставить погибнуть здесь такой храбрый, такой превосходный экипаж, презирая все божественные и человеческие законы? Это одна из тех ужасных шуток, которыми вы поклялись испытать меня, но которой не поверит и четырехлетний ребенок, так как, если вы не заботитесь о ваших храбрых товарищах по путешествию, то, я думаю, вы хоть немножко заботитесь о средствах вернуться в Европу и о великолепном корабле, который не может обойтись без ежедневной поддержки и забот о нем!

— Я вижу, — возразил Назиас, разражаясь хохотом, — что осторожность и человечность приятно гармонируются в твоем мозгу. Я вижу также, что страх и холод ослабили твой бедный мозг, и что пора оживить тебя средством, которого ты не сознаешь, но которое всегда на тебя прекрасно действовало.

— Что такое хотите вы сделать? — вскричал я, испуганный его жестоко-насмешливым взглядом.

Но прежде чем я успел дойти до двери его каюты, он вынул из-за пазухи маленькую бронзовую шкатулочку, с которой никогда не расставался, открыл ее и быстро поднес к моим глазам огромнейший бриллиант, необъяснимое влияние которого совершенно подчиняло меня его воле. На этот раз я выдержал его блеск и, несмотря на невыносимый жар, распространяемый драгоценным камнем на мою голову, я в то же время почувствовал какое-то острое сладострастие.

— Прекрасно, — сказал Назиас, пряча его снова в шкатулку, — ты к нему привыкаешь, я это вижу, и действие его становится превосходным. Еще два-три испытания, и ты будешь видеть в этой полярной звезде так же ясно, как и в твоем жалком жеоде. Теперь твои сомнения рассеялись, твое доверие вернулось и твоя трогательная чувствительность достаточно окрепла. Не ощущаешь ли ты известного удовольствия подвергаться этому магнетическому току, освобождающему тебя от тяжести твоего излишнего разума и от тяжелого багажа твоей маленькой педагогической науки? Ну, полно, полно, все идет прекрасно. Я слышу восхитительное пение наших новых товарищей по путешествию. Через минуту они будут здесь. Пойдем, встретим их!

Я последовал за ним на опустевшую палубу, где царило глубокое молчание и, насторожив ухо, я различил в отдалении самый странный и самый ужаснейший гам. Это был огромнейший хор резких, жалобных, мрачных, грубых голосов, и с каждой минутой этот гвалт все приближался, как будто подгоняемый какой-то бесовской силой. А между тем воздух был спокоен, и густой туман не прерывался ни малейшим порывом ветра. Скоро эта невидимая вакханалия была уже так близко от нас, что мое сердце сжалось от ужаса; мне казалось, что на нас готова наброситься стая голодных волков.

Я спросил моего дядюшку, что это такое, и он ответил мне совершенно спокойно:

— Это наши проводники, наши друзья и их домашние животные, очень умные твари, сильные и верные. Я не хотел их брать с собою на борт корабля, и они, согласно условию, заключенному с ними мною на юге Гренландии, прибыли сюда, чтобы соединиться с нами.

Я собирался спросить дядюшку, во время какой остановки сделал он с ними это условие, когда увидал множество красных точек, заволновавшихся на льду по краям корабля, и я мог различить при матовом свете этих можжевеловых факелов прошедших к нам странных товарищей. Это была шайка отвратительных эскимосов, сопровождаемая сворой худых, голодных, ободранных собак, похожих скорее на диких, чем на домашних животных, запряженных по три, по пять, по семь в длинную линию более или менее больших саней, некоторые же из них были впряжены в легкие лодки. Когда эскимосы приблизились на расстояние голоса, дядюшка, обращаясь к предводителю шайки, громко крикнул:

— Заставьте умолкнуть ваших животных, погасите ваши светильники и соберитесь сюда. Я хочу вас счесть и рассмотреть.

— Мы готовы повиноваться тебе, великий ангекок, — ответил эскимос, приветствуя моего дядюшку титулом, применяемым эскимосами к магам и пророкам, — но если мы погасим наши факелы, то как увидишь ты нас?

— Это вас не касается, — возразил дядюшка. — Делайте то, что я вам говорю.