Лорд Байрон. Заложник страсти

Хобхаус стал свидетелем растущего отчаяния Байрона. Однако он замечал: «Невозможно для семейной пары жить в большей гармонии. Некоторые его друзья опасались, что его светлость слишком привязан к леди Байрон и что редкие разлуки, поскольку они никогда не расставались, окажутся более благоприятными для их счастья». Можно с уверенностью сказать, что образ Августы уже не тревожил Аннабеллу в то время, потому что, когда Байрон составил новое завещание, подписанное 29 июля 1815 года, с условием, что доход от поместья после выплаты 60 000 фунтов по брачному договору леди Байрон перейдет к его сестре и ее детям, Аннабелла написала Августе, что «он поступил именно так, как нужно было поступить».

К концу августа Байрон был на пределе. Человеку, привыкшему сорить деньгами, было невыносимо слышать угрозы кредиторов и не иметь возможности достать денег. Он решил снять напряжение, нанеся визит Августе, и сознание того, что он не должен оставлять беременную жену наедине с неразрешенными финансовыми делами, заставило его «вести себя по отношению к ней жестоко» все четыре дня до отъезда. Однако впоследствии она вспоминала: «Уезжая, он попросил у меня прощения полушутя-полусерьезно, но доброе слово от него было слишком бесценно, чтобы вдаваться в его тон». Их переписка носит характер нежного взаимопонимания, что вполне естественно для Байрона в те дни, когда ничто его не тяготит.

Аннабелла вспоминает, что «Байрон вернулся из Сикс-Майл-Боттом ласковый ко мне, но обиженный на Августу», которая защищала Ноэлей, несмотря на его постоянные оскорбления. В последующие недели настроение Байрона было переменчивым, доброта, жалость или раздраженная суровость к жене делали его непредсказуемым. Нежелание уезжать в Сихэм объяснялось растущим презрением Байрона к родителям жены за их провалившуюся попытку оказать ему помощь, когда он особенно в ней нуждался, а также постоянным нежеланием Байрона видеться с ними и его растущим интересом к театральным делам. Кроме фиглярства и заигрывания с актрисами, Байрон занимался и более серьезными вопросами, связанными с подбором подходящих пьес и первоклассных актеров.

Позднее Байрон вспоминал драмы, которые ему пришлось прочесть: «Писатели и писательницы, модистки, какой-то дикий ирландец – все идут ко мне! Некая мисс Эмма с пьесой под названием «Богемский разбойник» или нечто в этом духе… Мистер О'Хиггинс, житель Ричмонда, с ирландской трагедией, в которой нельзя не заметить единства, поскольку главный противник героя большую часть времени прикован за ногу к позорному столбу».

Байрон пытался убедить известную актрису миссис Сиддонс приехать в Лондон, но она не хотела оставлять Эдинбург. В «Друри-Лейн» во время членства Байрона в комитете играли самые лучшие драматические актеры. Кроме Кина и мисс Келли, которой впоследствии восхищались Томас Худ и Чарльз Лэм, комитету удалось привлечь красавицу миссис Мардин, покорившую дублинскую сцену. То, что театральный сезон не выиграл от этого, можно поставить в вину отсутствию хороших пьес, и Байрон пытался найти какое-нибудь решение. Чтение пустых рукописей, валявшихся на театральных полках, убедило его в том, что надо искать скорее поэтов, а не профессиональных драматургов. Он безуспешно переписывался на эту тему со Скоттом, но ему удалось получить «Бертрама» Мэтьюрина. Байрон пытался увлечь Кольриджа идеей написать драму для театра и получал лишь обещания. Правда, Кольридж прислал ему экземпляр поэмы «Кристабель», и Байрон уговорил Мура дать ей хорошую оценку в «Эдинбургском обозрении».

Но даже бурная жизнь комитета не могла освободить Байрона от бремени обстоятельств. Терзаемый сомнениями, он вновь стал проводить ночи без сна и испытывать постоянный страх, вынуждавший его во время медового месяца вскакивать среди ночи и бродить по дому с пистолетами. Вполне вероятно, что Байрон был так поглощен своими бедами, что не понимал, насколько Аннабелла, сама страдавшая перепадами настроения из-за своей беременности, преувеличивала все слова, сказанные им в досаде на судьбу, а не на нее. Когда она поблагодарила его за часы, проведенные с ней вдали от театра, он ответил: «Что ж, бедняжка, тебя легко сделать счастливой», а потом прибавил: «Наверное, ты испытываешь ко мне чувство, которое испытывает мать к ребенку, когда он не шалит». И еще: «Ты единственная смогла сделать жизнь в браке сносной для меня» и «Думаю, ты будешь меня любить, пока я тебя не побью». Часто Байрон повторял свой старый упрек: «Сейчас слишком поздно. Если бы ты вышла за меня два года назад… Видно, мне на роду написано губить все, что находится рядом».