Лорд Джим. Тайфун

Теперь он думал, что наконец увидит что-то реальное, – и ничего! Никаких признаков присутствия человека. Он поднял револьвер, когда дверь распахнулась, но теперь рука его опустилась.

– Стреляйте! Защищайтесь! – крикнула снаружи девушка надорванным голосом. Она, стоя в темноте и просунув руку до самого плеча в маленькое отверстие, не видела, что делается в сарае, и теперь не смела вытащить факел и обежать кругом.

– Здесь нет никого! – предупредительно заорал Джим и хотел злобно захохотать, но не успел.

В тот самый момент, когда собрался уйти, он поймал на себе взгляд чьих-то глаз в куче циновок. Он увидел, как сверкнули белки.

– Выходи! – крикнул он с бешенством, все еще неуверенный, и темная голова (голова без туловища) высунулась из кучи – странная голова, смотревшая на него пристальным, грозным взглядом. Через секунду гора циновок зашевелилась и оттуда с тихим ворчанием выскочил человек и бросился к Джиму. За его спиной разлетелись циновки; рука его, согнутая в локте, была поднята, и над головой виднелся клинок криса, зажатого в кулаке. Повязка, туго стягивавшая бедра, казалась ослепительно белой на его бронзовой коже; обнаженное тело блестело, словно было влажное.

Джим все это заметил. Он говорил мне, что испытывал чувство невыразимого облегчения, мстительного восторга. Он умышленно медлил стрелять. Медлил в продолжении одной десятой доли секунды, – пока тот успел сделать три шага. Он медлил, чтобы иметь удовольствие сказать себе: «Вот мертвый человек!» Он был абсолютно в себе уверен. Он дал ему подойти, ибо это не имело значения. Мертвый человек! Он заметил раздувшиеся ноздри, широко раскрытые глаза, напряженно-страстное, неподвижное лицо, – и затем выстрелил.

Выстрел в этом закрытом помещении был оглушительный. Он отступил на шаг назад. Видел, как человек вскинул голову, вытянул руки и уронил крис. Позднее он убедился в том, что выстрелил ему в рот и пуля вышла, пробив затылочную кость. Человек, стремительно бежавший, продолжал двигаться вперед; лицо его внезапно исказилось, словно, слепой, он что-то нащупывал руками, и вдруг он тяжело упал, ударившись лбом как раз у босых ног Джима.

Джим говорит, что заметил мельчайшие детали. Он почувствовал успокоение; не было ни злобы, ни недовольства, словно смерть этого человека искупила все. Сарай наполнился удушливым дымом факела, горевшего кроваво-красным, немигающим пламенем. Джим решительно вошел, перешагнув через труп, и направил револьвер на другую обнаженную фигуру, смутно вырисовывавшуюся в дальнем углу. Когда он приготовился нажать спуск, человек с силой отшвырнул короткое тяжелое копье и покорно присел на корточки, прислонившись спиной к стене.

– Хочешь жить? – спросил Джим.

Тот не отвечал.

– Сколько вас тут? – снова спросил Джим.

– Еще двое, Тюан, – очень тихо сказал человек, уставившись большими зачарованными глазами в дуло револьвера.

И действительно, еще двое выползли из-под циновок и показали свои руки в знак того, что были не вооружены.

Глава XXXII

Джим занял выгодную позицию и заставил всех троих сразу выйти из сарая; все это время маленькая рука, ни разу не дрогнув, держала факел вертикально. Трое людей повиновались, безмолвные, двигаясь как автоматы. Он выстроил их в ряд и скомандовал:

– Возьмите друг друга под руку!

Они исполнили приказание.

– Тот, кто выдернет руку или повернет голову, умрет на месте, – сказал он. – Марш!

Напряженные, они дружно шагнули вперед; он следовал за ними, а подле него шла девушка в длинном белом платье и несла факел; ее черные волосы спускались до талии. Прямая и гибкая, она словно скользила, не касаясь земли; слышался лишь шелковистый шорох и шелест высокой травы.

– Стой! – крикнул Джим.

Берег реки был крутой, снизу понесло холодком; свет падал на темную воду у берега, пенившуюся без журчания. Направо и налево виднелись ряды домов под резко очерченными крышами.

– Передайте мой привет шерифу Али, пока я сам не пришел к нему, – сказал Джим.

Ни одна из голов не шевельнулась.

– Прыгай! – прогремел он.

Три всплеска слились в один, взлетел сноп брызг, черные головы закачались на поверхности воды и исчезли; слышались лишь плеск и фырканье, постепенно замиравшие. Люди усердно ныряли, страшась прощального выстрела. Джим повернулся к девушке – безмолвному и внимательному свидетелю. Сердце его вдруг словно расширилось в груди, и что-то сдавило ему горло. Вот почему он, должно быть, молчал так долго, а она, ответив на его взгляд, взмахнула рукой и бросила в реку горящий факел. Резкая огненная полоса, прорезав ночь, угасла с сердитым шипением, и тихий, нежный звездный свет спустился на них.

Он не сообщил мне, что сказал, когда наконец вернулся к нему голос. Не думаю, чтобы он был очень красноречив. Было тихо, ночь окутала их своим дыханием, – одна из тех ночей, какие словно созданы для того, чтобы служить приютом неясности; бывают моменты, когда душа как будто освобождается от темной своей оболочки и молчание становится красноречивее слов. Про девушку он рассказал мне: