Лорд Джим. Тайфун

Неподвижная, она как будто ждала, а я должен был замолвить слово за брата своего из страны забывчивых теней. Меня глубоко взволновала моя ответственность и ее скорбь. Я готов был отдать все, чтобы успокоить ее хрупкую душу, терзавшуюся в своем безысходном неведении, словно птица, бьющаяся о проволоку жестокой клетки. Нет ничего легче, чем сказать: «Не бойся!» – и однако нет ничего труднее! Хотел бы я знать, как можно убить страх. Как прострелите вы сердце призрака, отрубите ему голову, схватите его за призрачное горло? На такой подвиг вы идете во сне и радуетесь своему спасению, когда просыпаетесь, обливаясь потом, дрожа всем телом. Пуля еще не отлита; клинок не выкован; человек не рожден; даже крылатые слова истины падают к вашим ногам, как куски свинца. Для встречи с таким противником вам нужна зачарованная и отравленная стрела, смоченная во лжи такой тонкой, какой не найдешь на земле. Подвиг для мира грез, друзья мои!

Я начал заклинания с сердцем тяжелым, исполненным гнева. Внезапно раздался суровый, повышенный голос Джима – он распекал за нерадивость какого-то безмолвного грешника у берега реки.

Нет никого, говорил я ей внятным шепотом, нет никого в том неведомом мире, кто, по ее мнению, стремится отнять у нее счастье. Нет никого, ни живого, ни мертвого, ни лица, ни голоса, ни власти – ничего, что могло бы вырвать Джима из ее объятий.

Я остановился и перевел дыхание, а она прошептала:

– Он мне это говорил.

– Он говорил вам правду, – сказал я.

– Ничего, – прошептала она и, неожиданно повернувшись ко мне, спросила еле слышным страстным шепотом: – Зачем вы пришли к нам оттуда? Он говорит о вас слишком часто. Вы заставляете меня бояться. Вам… вам он нужен?

Какая-то скрытая жестокость просочилась в наш торопливый шепот.

– Я никогда больше не приеду, – с горечью сказал я. – И он мне не нужен. Никому он не нужен.

– Никому, – повторила она недоверчивым тоном.

– Никому, – подтвердил я, отдаваясь какому-то странному возбуждению. – Вы считаете его сильным, мудрым, храбрым, великим… почему же не верить, что он честен? Я завтра уеду – и всему конец. Вас никогда не потревожит голос оттуда. Видите ли, этот мир слишком велик, чтобы заметить его отсутствие. Понимаете? Слишком велик. Вы держите его сердце в своих руках. Вы должны это чувствовать. Должны это знать.

– Да, я знаю, – прошептала она спокойно и твердо. Я подумал, что таким должен быть шепот статуи.

Я почувствовал, что ничего не сделал. И что, собственно, хотел я сделать? Теперь я не уверен. В то время мною овладел необъяснимый пыл, словно мне предстояла великая и нужная работа: влияние момента на умственное и духовное мое состояние. В жизни всех нас бывали такие моменты, такие влияния, приходящие извне, непреодолимые, непонятные, словно вызванные таинственными столкновениями планет. Она владела, как я ей сказал, его сердцем. Мне следовало бы сказать, что во всем мире нет никого, кто бы нуждался в его сердце, его уме и его руке. Это общая наша судьба, и, однако, ужасно говорить так о ком бы то ни было. Она слушала безмолвно, и в ее неподвижности был теперь протест, непобедимое недоверие.

Зачем ей беспокоиться о мире, лежащем за этими лесами, спросил я. От этого множества людей, населяющих неведомые пространства, не придет, уверял я ее, до конца его жизни ни зова, ни знака. Никогда! Я увлекся. Никогда! Никогда! С удивлением вспоминаю, как настойчиво и страстно я говорил. У меня создалось впечатление, будто я схватил наконец призрак за горло. Действительно, реальность оставила позади обстоятельные и чудесные облики сна. Зачем ей бояться? Она знала, что он – сильный, честный, мудрый, храбрый. Все это так. Несомненно. И больше того. Он велик, непобедим… и мир в нем не нуждается, – мир забыл его и даже никогда о нем не узнает.

Я остановился; глубокое молчание нависло над Патусаном, и слабый сухой звук весла, ударяющегося о борт каноэ где-то на середине реки, казалось, делал тишину безграничной.

– Почему он никому не нужен? – прошептала она.

Мною овладело бешенство, какое испытываешь во время жестокой борьбы. Призрак пытался ускользнуть из моих рук.

– Почему? – повторила она громче. – Скажите мне!

Ошеломленный, я молчал, а она топнула ногой, как избалованный ребенок.

– Почему? Говорите!

– Вы хотите знать? – спросил я с яростью.

– Да! – крикнула она.

– Потому что он недостаточно хорош, – жестоко сказал я.

Последовала пауза. Я заметил, как метнулось вверх пламя костра на другом берегу, увеличился круг света, словно удивленно расширенный глаз. Затем пламя внезапно съежилось в красную точку. Я понял, как близко она стояла, когда ее пальцы сжали мою руку. Не повышая голоса, с язвительным презрением, горечью, отчаянием она сказала:

– Он то же самое мне говорил… Вы лжете!

Эти последние два слова она выкрикнула на туземном наречии.