Лорд Джим. Тайфун

Я глубоко дышал, я упивался простором открытого горизонта, воздухом, в котором дрожали отголоски жизни, энергии неумолимого мира. Это небо и это море были для меня открыты. Девушка была права – то был знак, зов, на который отзываешься всеми фибрами своего существа. Я позволил своим глазам блуждать в пространстве, как человек, освобожденный от уз, который распрямляет сведенные члены, бегает, скачет, отвечая на зов свободы.

– Как это прекрасно! – воскликнул я и только тогда посмотрел на грешника, сидевшего подле меня.

Голова его была опущена на грудь; он сказал:

– Да. – Не поднимая глаз, словно боялся, что на чистом небе начертан упрек его романтической совести.

Помню мельчайшие детали этого дня. Мы причалили к белому берегу. Позади поднимался низкий утес, поросший на вершине лесом, задрапированный до самого подножия ползучими растениями. Перед нами морская равнина, тихая и напряженно-синяя, тянулась, слегка поднимаясь, до самого горизонта, словно линией очерченного на уровне наших глаз. Сверкающая рябь легко неслась по темной поверхности, быстрая, как перья, гонимые ветерком. Цепь островов, массивных, бугристых, лежала перед широким устьем на глади бледной зеркальной воды, в точности отражающей контуры берега. Высоко в бесцветном солнечном сиянии одинокая птица, вся черная, парила, поднимаясь и опускаясь, все над одним и тем же местом и слабо взмахивала крыльями. Ветхие, закопченные шалаши из циновок возвышались на погнувшихся высоких черных сваях над собственным своим перевернутым изображением. Крохотное черное каноэ отчалило от них; в нем сидели два крохотных черных человека, изо всех сил ударявших веслами по бледной воде, и каноэ как будто скользило с трудом по поверхности зеркала.

Эта группа жалких шалашей была рыбачьей деревушкой, находившейся под особым покровительством белого господина, а в каноэ сидели старшина и его зять. Они высадились и зашагали навстречу нам по белому песку, худые, темно-коричневые, словно прокопченные в дыму, с серыми пятнами на обнаженных плечах и груди. Головы их были обернуты в грязные, но старательно сложенные платки.

Старик тотчас же стал многословно излагать жалобу, размахивая тощей рукой и доверчиво поднимая на Джима свои старые подслеповатые глаза. Народ раджи не оставляет их в покое; вышли недоразумения из-за черепашьих яиц, которые жители здешней деревушки собирали на островках, – и, опираясь на весло, он указал коричневой костлявой рукой на море. Джим слушал, не поднимая глаз, и наконец ласково приказал ему подождать. Он выслушает его немного после. Они послушно отошли в сторону и присели на корточки, положив перед собой на песок весла; терпеливо следили они глазами за нашими движениями. Необъятное море раскинулось; тихий берег тянулся на север и на юг за пределы моего зрения, и мы четверо казались карликами на полоске блестящего песка.

– Беда в том, – угрюмо заметил Джим, – что в течение многих поколений рыбаки этой деревушки считались как бы рабами раджи… Старый плут никак не может понять, что…

Он приостановился.

– Что вы все это изменили, – подсказал я.

– Да. Я все это изменил, – пробормотал он мрачно.

– Вы использовали представившийся вам благоприятный случай, – продолжал я.

– Использовал? – отозвался он. – Пожалуй. Думаю, что так. Да. Я снова обрел уверенность в себе… доброе имя… и все же иногда мне хочется… Нет! Я буду держаться за то, что у меня есть. На большее надеяться нечего. – Он махнул рукой в сторону моря: – Не там, во всяком случае. – Он топнул ногой по песку: – Вот моя граница, ибо на меньшее я не согласен.

Мы продолжали шагать по берегу.

– Да, я все это изменил, – сказал он, искоса взглянув на двух терпеливых рыбаков. – Но вы только попробуйте себе представить, что бы случилось, если бы я ушел. Можете вы понять? Сущий ад! Нет! Завтра я пойду к этому старому дураку Тунку Аллангу и рискну отведать его кофе. Подниму шум из-за этих проклятых черепашьих яиц. Нет, не могу сказать «с меня довольно». Я должен идти, – идти, преследуя свою цель, чувствуя, что ничто не может меня коснуться. Я должен цепляться за их веру в меня, чтобы чувствовать себя в безопасности и… и… Вы скоро поедете опять домой? – спросил Джим, когда я перешагнул через планшир.

– Через год, если буду жив, – сказал я.

Бакс заскрипел по песку, лодка скользнула вперед, погрузились в воду мокрые весла. Джим у края воды повысил голос.

– Скажите им… – начал он.

Я знаком приказал гребцам остановиться и ждал, недоумевая, – кому сказать? Солнце наполовину погрузилось в воду; я видел красные отблески в глазах, смотревших на меня.

– Нет… ничего, – сказал он и слегка махнул рукой, отсылая лодку. Я больше не смотрел на берег, пока не поднялся на борт шхуны.

К тому времени солнце зашло. Сумерки сгустились на востоке, и берег, почерневший, протянулся темной стеной, казавшейся твердыней ночи. Западный горизонт горел золотыми и малиновыми огнями, и в этом зареве большое облако застыло, темное и неподвижное, отбрасывая аспидно-черную тень на воду. Я увидел Джима, который с берега следил, как отходит шхуна.