Лорд Джим. Тайфун

Что же касается меня, то я лишен воображения (в противном случае я бы с большей уверенностью говорил сегодня о Джиме). И я не утверждаю, будто рисовал себе духа страны, поднимающегося над белыми утесами Дувра и вопрошающего меня, что я сделал со своим юным братом. Такое заблуждение было для меня немыслимо. Я знал прекрасно, что Джим – один из тех, о ком вопросов задавать не будут: я видывал лучших людей, которые уходили, исчезали, скрывались из виду, не вызвав ни проблеска любопытства или сожаления. Горе отставшим! Мы существуем лишь до тех пор, пока держимся вместе. Он же отстал, оторвался, но сознавал это с такой интенсивностью, что казался трогательным: так напряженная жизнь человека делает его смерть более трогательной, чем смерть дерева. Я случайно оказался под рукой и случайно растрогался. Вот все, что можно об этом сказать. Я был озабочен, каким путем он выкарабкается. Мне было бы больно, начни он, например, пить. Земля так мала, что я боялся, как бы в один прекрасный день не подстерег меня грязный бродяга с мутными глазами и опухшим лицом, в парусиновых ботинках без подметок и с отрепьями, болтающимися на локтях; и этот бродяга в силу старого знакомства попросит у меня пять долларов. Вам известно отвратительное самодовольство этих пугал, приходящих к вам из благопристойного прошлого, хриплый, небрежный голос, бесстыдный взгляд… Такие встречи тяжелы для человека, который верит в людскую солидарность.

Сказать вам по правде, это была единственная опасность, какую я предвидел для него и для себя. Но в то же время я не доверял своей скудной фантазии. Могло случиться и кое-что похуже, что я не в силах был предугадать. Он не давал мне забыть о том, каким он наделен воображением, а вы – люди с воображением – можете зайти далеко в любом направлении, словно вам отпущен длинный канат на беспокойной якорной стоянке жизни. Такие люди заходят далеко. Они также начинают пить. Быть может, своими опасениями я преуменьшал его достоинства? Откуда мне было знать? Даже Штейн мог сказать о нем только то, что он романтик. Я же знал, что он – один из нас. И зачем ему было быть романтиком?

Я останавливаюсь так долго на своих личных чувствах и недоуменных размышлениях, ибо очень мало остается сказать о нем. Он существовал для меня, и, в конце концов, лишь через меня он существует для вас. Я вывел его за руку; я выставил его напоказ перед вами. Были ли мои заурядные опасения напрасны? Не могу сказать – не могу сказать даже сейчас. Быть может, вы рассудите лучше, – пословица говорит, что зрителям игра виднее. Во всяком случае, они были излишни. Он не сбился с пути – о нет! Наоборот, он продвигался вперед прямо и стойко, – это показывает, что он умел быть в равной мере и выдержанным, и пылким.

Я должен быть в восторге, ибо в этой победе принимал участие, но я не испытываю того удовольствия, какого следовало бы ждать. Я спрашиваю себя, вышел ли он действительно из того тумана, в котором блуждал, – фигура занятная, если и не очень крупная, отставший воин, безутешно тоскующий по своему скромному месту в рядах. А кроме того, последнее слово еще не сказано, – и, быть может, никогда не будет сказано. Разве наша жизнь не слишком коротка для той полной цельной фразы, какая в нашем лепете является, конечно, единственной и постоянной целью? Я перестал ждать этих последних слов, которые – будь они произнесены – потрясли бы небо и землю. Никогда не остается времени сказать наше последнее слово – последнее слово нашей любви, нашего желания, веры, раскаяния, покорности, мятежа. Не должны быть потрясены небо и земля. Во всяком случае не нами, знающими о них столько истин.

Не много слов мне остается сказать о Джиме. Я утверждаю, что он достиг величия; но в рассказе – или, вернее, для слушателей – его достижение покажется мелким. Откровенно говоря, не своим словам я не доверяю, а способности вашей воспринимать. Я бы мог быть красноречивым, если бы не боялся, что вы морили голодом свою фантазию, чтобы питать тело. Я не хочу вас обидеть; почтенное дело – не иметь иллюзий… безопасное… выгодное и… скучное. Однако было же время, когда и в вас жизнь била через край, когда и вы знали тот чарующий свет, какой вспыхивает в суете каждого дня, такой же яркий, как блеск искр, выбитых из холодного камня, – и такой же, увы, мимолетный!

Глава XXII