Лорд и егерь

«Вы помните наши итальянские диалоги, дражайший Феликс?» — обратился к нему доктор Генони. «О двух театральных системах. О двух методах лечения психических заболеваний. Возвращение к обстоятельствам времени и места. Для Пиранделло важнее всего аспект времени». Он повернулся к остальным присутствующим, явно желая, чтобы его поняли все без исключения. «Доктор-психиатр в его драме про Генриха Четвертого пытается вернуть своего безумного пациента к тому моменту, когда разум отключился и началось иное время — эпоха безумия. Возвратив его ментально к этому перекрестку, они хотят его встряхнуть так, чтобы время его жизни пошло не по направлению безумия, а затикало бы нормальным ходом. Каким бы мелкобуржуазным релятивистом Пиранделло ни был, он верил в ход времени. Удивительное было время — верившее в самого себя: в существование времени. В существование прошлого, настоящего и будущего. Верившее, что можно заглянуть в прошлое, исправить его в настоящем, чтобы в будущем жить по-новому, прогрессивно. Однако, изучая вас, эмигрантов этого мира, я вижу, что времени, в действительности, нет».

«Конечно, времени ни у кого нет», — пробурчал Браверман. «Все, вроде вас, нынче такие занятые».

«В результате изучения ваших биографий, дорогие мои русские друзья, анализа вашего медицинского дела, я столкнулся с удивительным казусом: в случае советских эмигрантов прошлое стало отождествляться не со временем, а с местом, с географией. Возвращение в прошлое — это возвращение в родной город. В прошлое вернуться невозможно, не потому что родной город — за Железным занавесом. Время там, в СССР, остановилось: можно вступать в прошлое и выходить из него когда заблагорассудится. Для этого надо попасть в прежнее место. Времени нет, есть только место».

«Места тоже нет», — вставил Сорокопятов, — «поглядите: в этой эмигрантской коммуналке негде повернуться».

«Для наших целей мы должны перейти в иное помещение — в открытое пространство лесов и полей. Но ваш опыт, Карваланов, учит нас тому, что понятие тюрьмы — относительно, а вы, Феликс, поставили под сомнение оригинальность оригинала. Моя мысль проста». Он поднялся с креста и стал вышагивать по комнате. «Не все ли мы по сути — эмигранты и диссиденты в этом мире? И не отделены ли мы от своего прошлого Железным занавесом непоправимых поступков? Эмигранту, для восстановления рассудка, нужно нарушить это табу — войти в запрещенную зону, шагнуть за Железный занавес, вновь оказаться в прошлом. Наш пациент должен вернуться в психологическое прошлое не по времени — а в то место и к тем обстоятельствам действия, когда егерь стал воображать себя лордом».

«А кухарка стала управлять государством», — сказал Браверман.

«Боюсь, вторая Октябрьская революция не в нашей юрисдикции. Но охоту на фазанов созвать нетрудно». Неожиданно он замер, глядя поверх голов в сторону двери. «Тем более, главный герой, насколько могу судить, уже вошел в роль. Генеральная репетиция начинается». Доктор Генони повернулся к двери гостиной. Чуть ли не крадучись, он отступил в угол комнаты к книжной полке и вжался в стену, как бы пытаясь стать невидимым. Все обернулись, устремив взгляды туда, куда смотрел доктор Генони. Там, опираясь о притолоку, высилась фигура нашего аристократического егеря.

Вид у Эдмунда был пугающим: с полуночной небритостью, с полуоторванным бархатным бантом, свисающим на ленточке-шнурке, как петля висельника, с помутневшим взором, где блеск фанатика был обрамлен покрасневшими, припухшими веками наркотического бреда — он был похож на клошара. В руках у него была пачка газетных обрывков.

«Кому номер?» — с маниакальной деловитостью оглядел он присутствующих. «Каждый, кто желает принять участие в фазаньей охоте, должен заручиться номером. Номером, бляхой, желтой звездой», — повторил он и стал обходить гостей, суя в руки каждому обрывок газеты с намалеванным номером. «Каждый, принимающий участие в расстреле, должен приколоть номер себе на грудь. Если бы у вас были шесты, как полагается но ритуалу, можно было бы закрепить номер на шесте, но шестов тут не найти, одна только швабра — на всех стрелков. Объясняю вам, иностранцам-невеждам, ритуал фазаньей охоты. Встаньте в полукруг», — он засуетился, как воспитательница детского сада, и стал тянуть за руку Сильву, Виктора и Феликса. «Номер один, затем тридцать ярдов, номер два, тридцать ярдов, номер три…» С вымученными улыбками все трое приняли по бумажному номеру, пробормотали благодарности и покорно продолжали выслушивать инструкции Эдмунда.

«Вы должны быть готовы», — хриплым голосом отдал распоряжение Эдмунд. «Как только фазаны взмоют в воздух, я выкрикиваю очередной номер — у вас шанс расправиться со своим прошлым. Все эти идеи предательства, ревности и разочарования — эти глупые фазаны нашей души с подрезанными крыльями, — как приятно разрядить двустволку, чтобы в воздух взметнулись перья. Виктор, вам выпал первый номер. Не в войне с отцами рождается истина, и не в замках она замурована. То, что кажется издалека замком, вблизи оказывается тюрьмой».