Лорд и егерь

«Кто сказал, что водку? Можно и виски. Если таксист не продает, значит, таксист знает, где продают. Некоторые профессии исполняют свои общественные обязанности вне зависимости от политических систем». Виктор вновь обрел контроль над ситуацией. «Это вы здесь закостенели в своем лицемерном следовании местным обычаям, превратились в конформистов и беспрекословно подчиняетесь лицензиям и табльдотам. Сильва, вызывай такси!»

15 Asylum

«Кто бы мог подумать, что пушкинский текст — дословный пересказ вильсоновского? „Пир во время чумы“ Пушкина — это гениально точный перевод первого акта четвертой сцены этой трагедии в стихах — „Чумного города“ Вильсона — числом в 166 стр. (из них Пушкин перевел максимум 6). В отрывке, собственно, ничего не происходит. Компания пирующих, с двумя гулящими девицами, Мэри и Луизой, молодым человеком и председателем пира Вальсингамом, поднимают тост за отошедшего в мир иной старого друга и собутыльника, бывшего „председателя“ их пиров; затем Вальсингам просит Мэри спеть шотландскую песню, потом мимо проезжает негр на телеге с чумными трупами и Луиза падает в обморок, потом Вальсингам поет свою „хвалу чуме“, появляется священник и осуждает Вальсингама, уговаривает его следовать за ним, но Вальсингам отказывается: он обречен судьбой оставаться на пиру: „Не могу, не должен я за тобой идти. Я здесь удержан отчаянием, воспоминанием страшным, сознанием беззакония моего и ужасом той мертвой пустоты, которую в моем дому встречаю“. В бреду ему мерещится его похороненная жена Матильда. Вот и все.

Каким образом он выбрал из всего переплетения эпизодов и мотивов именно сцену с Вальсингамом — неясно: то ли случайно, то ли дальше лень было читать? Жаль, что он не перевел слова экспозиции, когда герои видят Лондон как некий восточный город из страшного миража; или же строфы о том, как раскрылись ворота темницы для умалишенных и они разбрелись по городу, не понимая, на каком они свете. Но тот кусок трагедии, который выбран Пушкиным для перевода, переведен с изысканной точностью, если не считать вполне оправданных, незначительных по своей миниатюрности изменений. Но в большинстве случаев пушкинский перевод не столько изменяет, сколько стилистически подправляет Вильсона.

Кроме того, как всегда в переводе, некоторые детали становятся у Пушкина осмысленными и многозначительными, хотя в оригинале они были, вполне возможно, совершенно случайными. Например, Луиза падает в обморок, завидев телегу с чумными, которой управляет негр. Ее успокаивает Молодой Человек: „Но знаешь? эта черная телега имеет право всюду разъезжать — мы пропускать ее должны“. Так телега с негром превращается в „черную“ телегу, где „лежали мертвые — и лепетали ужасную неведомую речь“. Не отождествляется ли в уме Пушкина эта черная телега с черной каретой сыскной полиции — с Черной Марией?! Когда человека забирают под утро после обыска. И так уж ли случайно, что Луиза ненавидит Мэри (Мери — у Пушкина)? „Благодарим тебя, задумчивая Мери…“ Впрочем, я не уверен, что в России в начале 19 века употреблялся этот тюремный жаргон: Черная Маруся, Мария, Black Maria.