Лорд Хорнблауэр

Хорнблауэр встал с койки. Он еще не до конца проснулся; в каюте было холодно и в то же время душно даже при открытом кормовом окне.

– Я вымоюсь, – неожиданно объявил Хорнблауэр. – Поди скажи, чтобы вооружили помпу.

Он чувствовал, что не сможет прожить грязным еще день, ноябрь или не ноябрь. Матросы у помпы встретили его появление удивленными возгласами и шутками. Не обращая на них внимания, Хорнблауэр сбросил халат; один матрос боязливо направил на него струю из парусинового шланга, второй качал помпу. Ледяная вода обожгла кожу, Хорнблауэр нелепо запрыгал и завертелся, ловя ртом воздух. Он показал жестом «хватит», но матросы не поняли, а когда он попытался сбежать, направили струю ему вслед.

– Отставить! – завопил Хорнблауэр, окоченевший и почти захлебнувшийся. Безжалостная струя наконец иссякла.

Браун закутал его в большое полотенце и растер пошедшую мурашками кожу. Хорнблауэр тем временем приплясывал и дрожал.

– Я бы в неделю не согрелся, если бы попробовал такое, сэр, – заметил Фримен, с любопытством наблюдавший за представлением.

– Да, – ответил Хорнблауэр, пресекая разговор.

Он оделся в каюте при закрытом окне, чувствуя, как по телу растекается блаженное тепло, затем жадно выпил принесенный Брауном обжигающий кофе. Его переполняла приятная, неожиданная бодрость. Он легко взбежал по трапу обратно на палубу. Уже почти рассвело; можно было различить захваченный индиец, который лежал в дрейфе под ветром от брига на расстоянии в половину пушечного выстрела.

– Приказы, сэр Горацио? – спросил Фримен, козыряя.

Хорнблауэр огляделся, выгадывая время. Он преступно позабыл о делах; он не вспоминал о долге с самого пробуждения, а вернее, с тех пор, как вчера повалился на койку. Надо сейчас же отправить приз в Англию, но в таком случае с ним надо отослать письменный рапорт… При одной мысли о рапорте ему сделалось тошно.

– Пленные, сэр, – напомнил Фримен.

Черт, он позабыл о пленных. Их нужно допросить, записать, что они скажут. Хорнблауэр одновременно чувствовал бодрость и глубочайшую лень – необычное сочетание.

– Им наверняка есть что рассказать, – неумолимо продолжал Фримен. – Лоцман немного понимает по-английски, и мы вчера пригласили его в кают-компанию. Он говорит, Бони получил очередную взбучку. Под городом, который называется Лейпциг или что-то в таком роде. Лоцман говорит, русские через неделю перейдут Рейн. Бони уже в Париже. Может быть, это конец войны.

Они переглянулись; уже целый год мир ждал окончания войны, и много надежд расцвело и увяло за это время. Но русские на Рейне! Английское вторжение с юга не сокрушило империю – что ж, может быть, ее сокрушит этот новый натиск. Впрочем, многие – и Хорнблауэр в том числе – предрекали, что первое же крупное поражение Бонапарта на суше положит конец и его славе непобедимого полководца, и его правлению. Не исключено, что нынешние пророчества так же ошибочны.

– Вижу парус! – крикнул дозорный с мачты и тут же: – Это «Молния», сэр!

Бриг бунтовщиков был там же, где вчера; разошедшийся туман на миг явил его взглядам и тут же сомкнулся вновь. Затем налетел порыв ветра и унес туман окончательно. Хорнблауэр принял решение, которое так долго откладывал:

– Корабль к бою, мистер Фримен, будьте любезны. Мы их вытащим из норы.

Разумеется, другого пути не оставалось. В первый же час после захвата вест-индийца из Гавра во все окрестные французские порты поскакали гонцы: сообщить, что британский бриг с белым крестом на марселе ведет двойную игру. До этой стороны эстуария новость добралась примерно к полуночи: гонец мог переправиться через реку на пароме в Кильбёфе. Все ждут, что бриг совершит еще одно нападение, и левый берег реки – самое подходящее место для атаки. Промедлить значит дать бунтовщикам шанс устранить недоразумение; если на берегу узнают, что в заливе Сены два английских брига-близнеца, мятежники будут спасены. Нельзя терять ни часа.

Все очень ясно и логично, и тем не менее Хорнблауэр, стоя на шканцах, нервно сглотнул. Бой предстоит беспощадный – и очень скоро. На палубу «Порта Цёли» обрушится град картечи. Быть может, час спустя он будет лежать убитым или кричать под ножом корабельного врача. Вчера ночью ему угрожало поражение, сегодня угрожает смерть. Приятное тепло от купания улетучилось, по телу пробегал озноб. Хорнблауэр яростно оскалился от жгучего презрения к себе и принялся расхаживать по крохотным шканцам нарочито легкой походкой. Все дело в воспоминаниях, сказал он мысленно, это они лишают его мужества: память о том, как Ричард семенит рядом, крепко сжимая ручонкой отцовский палец, память о Барбаре… даже о Смолбридже и Бонд-стрит. Он не хочет расставаться с «цветущим пределом радостно-светлого дня»[12]. Он хочет жить, а ему, возможно, скоро предстоит умереть.