Лорелея

  На конверте Артур привычно написал адрес: Роуздэйл, Суффолк, Англия. И, немного задумавшись, в левом углу вывел '... Рим, Италия'. Это было первое и последнее письмо, написанное сестре из Вечного Города. Прежде чем заклеить конверт, он скептически пробежал глазами несколько исписанных листов. Вроде бы все как надо. Особое внимание, конечно же, он уделил музеям. В первую очередь - Ватиканскому, куда уже давно съезжаются туристы и ценители искусства со всей Европы.

  Артур чувствовал, что письмо это сильно отличалось от тех, что он писал сестре раньше из Парижа. Тогда все было намного проще: можно было писать правду. Сейчас же приходилось думать над каждой фразой, словно любым неосторожным словом Артур мог выдать себя и Мицци заодно. Поэтому-то он ничего и не рассказывал о себе, отделавшись фразой, что с ним все в порядке. Зато в красках расписал римские церкви, музеи, виллы и парки, частично пересказав путеводитель - этого должно было хватить. Он давно уже не писал на родину - с конца апреля или, по его собственным ощущениям, с прошлой жизни.

   Пропасть, разделяющая его теперешнего и того жизнерадостного юношу, которым он приехал в Париж, была огромной. Ему казалось, что изменение это было лишь внутренним, но и из зеркала на него теперь смотрел совсем другой человек. Ну хорошо, допустим, что это было художественным преувеличением - Артур в зеркале оставался все тем же Артуром, только словно постаревшим на десяток лет, с залегшими под глазами синяками и тревожным взглядом, которого раньше он у себя не замечал. Окружение тоже изменилось, но, погрузившись в себя, Артур уже не восторгался красотами, которые, словно драгоценная шкатулка, прятал Рим.

  ...Артур приехал в Париж, когда весна только начиналась. Она уже чувствовалась в свежих порывах ветра и робких солнечных лучах, но земля была еще серой и холодной после зимы, деревья стояли голыми и одинокими без нежной весенней зелени. И все равно он жадно вдыхал парижский воздух и не мог надышаться. Он готов был днями бродить по широким проспектам и уютным улицам, улыбаться очаровательным парижанкам, дышать, смотреть, чувствовать. Иногда он возвращался в свой тесный номер лишь к рассвету, иногда не возвращался вовсе. Каждый новый уголок города был для него открытием, каждая картина или скульптура, до этого виденная лишь в книге, заставляла сердце биться быстрее от восторга. Он сам себе тогда казался совсем глупым, но эта была приятная, легкая глупость, которую не хотелось прекращать.

  Здесь в Риме он был уже не один и жил не в маленьком отельном номере где-нибудь около вокзала, а снимал квартиру в одном из тех огромных домов, что стояли покинутыми в самом центре города, словно призраки былой роскоши. Окна выходили на пьяццу Навона, которую называли самой красивой площадью в Риме. Но фасад дома был совсем не примечательным, скорее тусклым и облезлым, а где-то там, в лабиринтах многочисленных коридоров, жил хозяин дома, которого Артур видел лишь однажды; о других жильцах он и не слышал. Прислуги также почти не было видно - в таком дворце легко было затеряться.

  - Это чудесное место! - воскликнула Мицци. - Здесь никто не будет нам мешать.

  Ее каблучки звонко процокали по внутреннему двору, где плитка была настолько старой, что частично успела порасти сорняками, а частично отсутствовала вовсе.

  - Ты ведь тоже этого хочешь, правда?

  - Конечно! - ее бездонным глазам невозможно было противиться и ответить 'нет'.

  Они жили здесь вдвоем, вдали от всего мира, спрятавшись в старых стенах особняка, скучающего в тишине.

  Когда-то в мае. А может, и в июне.
  Краса ее заманит
  Тебя в пучину вод,
  Взгляд сладко одурманит,
  Напев с ума сведет.
  Отто Генрих фон Лебен, 1821

  Артур давно уже потерял счет дням, которые слились в один бесконечный, окутанный туманом и затерянный между сном и явью час. Порой он просыпался от этого сна, и чувство тревоги наполняло его, хотелось бежать прочь или же наоборот - спрятаться в глухих стенах, где никто не смог бы его найти. Это обычно случалось утром, когда солнце медленно выкатывалось на небосвод, осторожно освещая первыми, еще холодными лучами каменные стены. Но этого Артур не видел. Ставни всегда были плотно закрыты, и он мог лишь догадываться, что за окном уже светало. Тогда он просыпался, а Мицци лежала рядом с ним, уже погруженная в свой тяжелый, мертвый сон. Однажды он поймал себя на мысли, что мог бы уйти. Встать, собрать самые нужные вещи, деньги и идти прямиком до вокзала, не оборачиваясь, все ускоряя и ускоряя шаг. Юноша почти представил себе, как покупает билет в кассе: до Парижа, Женевы или... неважно. Но потом он вновь взглянул на лежащую рядом вампиршу, чьи золотистые волосы рассыпались по подушке, а белая кожа сливалась с батистом простыней, и понял, что этого он сделать не может. Просто не может.