Лорем

— Клин, Эзобериен пока тебя не тронет, но будь с ним осторожен. Как я понял из рассказа Яна, ты уже знаешь, что это лесные маги остановили нимов и наверняка думаешь, что тогда пролилось много невинной крови. Да, Клин, так и было, война такова. Лесные маги могут читать природу, знать по ней, кто где был, и могут просить мир о помощи. Нимы не верили, что такие возможности не используют против них. Люди, которым не дано подчинить стихию, стремятся к власти над всем, до чего могут достать. Тогда была больше чем война с магами, они начали истреблять природу. Маги леса начали мешать нимам это сделать. Вмешались маги остальных стихий. В той войне, как и в любой другой, не было правых и неправых. Все это было очень сложно. И все сложно сейчас.

— Но что именно они сделали? Вы говорите без подробностей, я так и не понял, от чего вы хотите меня предостеречь. Что я могу услышать, если начну задавать вопросы в поисках других, как вы говорите, нимов, которые в курсе всего, что тогда было?

— Клин. Что ты знаешь о Творце?

— Понятно. То есть Эзобериену больно и поэтому я должен все ему простить. Но я ему пока даже ничего не сделал! А Эзобериен меня пытал. Мне тоже больно. Пусть простит меня за то, в чем нет моей вины, а я тогда прощу то, что он причинил мне. Раз он один из вас.

— В столице я достаточно поиграл в ваши игры, фелл. Замечаешь ты или нет, но ты говоришь, как представитель своего народа. Ты убеждаешь меня, чтобы Эзобериен выглядел для нас злом, чтобы он и помыслить не смел говорить что-то про тебя, поскольку это ты здесь настоящая жертва. Ты говоришь, что не имеешь с феллами связи, но так же лжив в своих речах. В тоннеле ты говорил, что у тебя был злой умысел, теперь говоришь, что вы с Фуксией творили добро.

Глэн внимательно следил за лицом Клина. Не похоже было, что обвинение или упоминание о трагически погибшей напарнице сколь-нибудь впечатлило его.

— Я говорил то, что хотели слышать от меня, потому что был беспомощен и пытался выжить.

— Я не знаю, что бы стал делать, будь я на твоем месте. Но я бы не стал лгать. Ты же уже знаешь, что маги Архипелага не врут?

— На самом деле, это многое объясняет. У меня постоянное ощущение, что я могу как-то особенно говорить с вами, да и говорите вы не то, чего следовало бы ожидать от вас.

— Огонь против Потока, феллы не хотят, а может и не могут понять, почему правда священна. Как и мне не дано понять, лживы твои речи или честны. Но я умею видеть и сравнивать то, что вижу с тем, чего мне стоило бы ожидать. И я точно знаю, чего не вижу. Ты не защищаешься.

— Ну и что?

— Значит тебе не страшно. Я представляю себя на твоем месте, и я был бы в ужасе. Все, что я знал — неправда. Ты один из народов, которыми управляют силы, недоступные для понимания. Твоя подруга и напарница умерла и не может подтвердить или опровергнуть твои слова. Ты пережил штурм города, который начался не без твоего влияния. А ты говоришь со мной, будто не боишься и последние дни тебе ничего серьезного не угрожало. Вот почему я сделал такой вывод.

— Если ты об этом, я не в порядке. Фуксия умерла почти у меня на глазах. Я сделал, что мог, чтобы избежать этого. Что мне оставалось? Помешать трясти крепость?

— Как это произошло?

— Когда ее схватили, я попытался спасти ее. Мы бежали прочь из города по тоннелю, потому что все бальты строят города с тоннелями. И на нее обрушился завал.

— Ты не виноват в этом.

Парень молчал. Его лицо ничего не выражало.

— Но мне почему-то плохо и, знаете, стыдно.

Они еще помолчали.

Потом Глэн сказал.

— Аштанар потеряла мать. Тоже несчастный случай. Она пока не знает, мы не смогли сказать ей. Ее мать, госпожа Камайн, сейчас с Потоком. Я говорю с ней, Ян говорит с ней, — Клин слушал, — Но госпожа Камайн совсем не та, кем была при жизни. Она теперь мелодия, не голос. Я слушаю ее мелодию и думаю, что это лишь наследие ужасной трагедии, а то, что было ее сердцем, отправилось куда-то дальше. Но все же мне грустно, что это произошло. Тебе бывает грустно, Клин?

— Нет. Но я понимаю, что люди грустят, — Его лицо исказилось, — Но я не понимаю, почему. Что толку в грусти? Зачем люди боятся? Злятся? Я пытался разобраться, найти пользу, или хотя бы ощутить то же, что вижу в других людях. А потом перестал. Все это приводит к ошибкам, все это лишнее.

Глэн не знал, почему люди созданы такими, каковы есть. У него даже не возникало подобных вопросов. Люди лишь часть Потока, и все, что происходит с ними, суть одно из состояний воды. Клин не знал песен Цикла Потока, но, похоже, пытался прислушаться.

— На Архипелаге мы считаем, что человек сам волен выбирать, какие чувства слушать. Кто-то верит страху, и становится боязливым. Кто-то идет за счастьем, и глух к страданиям других людей. Нет ответа тому, как вести себя, чтобы быть во всем правым. Все это части одной стихии. Как вода — она бывает клубящимся облаком и грозным штормом, застывшим льдом и сносящей все на своем пути горной лавиной. И ты тоже часть Потока, Клин, в тебе тоже есть грусть и радость, сомнение и страх.

— Я никогда не чувствовал страх.