Первый кавалер. Давайте-ка пойдем туда и мы! Когда он выпьет стакан вина, его занятно послушать, а он, верно, уже начал рассказывать какую-нибудь славную историю.
Первый горожанин. Во Флоренции мятеж?
Второй горожанин. Нет, пустяки. Убито несколько несчастных юношей на Старом рынке.
Первый горожанин. Какое горе для семейства!
Второй горожанин. Это неизбежные беды. Что прикажете делать молодежи при таком правительстве, как у нас? Протрубили, что кесарь в Болонье, и зеваки повторяют: "Кесарь в Болонье", с важным видом подмигивая и не раздумывая о том, что там происходит. На другой день они еще более счастливы, что узнали и могут повторять: "Папа в Болонье вместе с кесарем". А что из этого следует? Народное увеселение, дальше они не смотрят; а там в одно прекрасное утро они просыпаются, одурманенные императорскими винами, и в большом окне дворца Пацци видят зловещее лицо. Они спрашивают, кто этот человек; им отвечают, что это король. Император и папа разрешились незаконным сыном, которому дано право жизни и смерти над нашими детьми, а сам он даже сказать не может, кто его мать.
Золотых дел мастер
Офицер. Дайте место, господа; дамы желают присесть.
Первая дама. Это из Венеции?
Торговец. Да, милостивая синьора; не отмерить ли для вас несколько аршин?
Первая дама. Пожалуй. Прошел как будто Джулиано Сальвиати?
Офицер. Он расхаживает взад и вперед у входа в церковь; он волокита.
Вторая дама. Он наглец! Покажите-ка те шелковые чулки.
Офицер. Таких маленьких, как вам надо, не найдется.
Первая дама. Перестаньте — вы и не знаете, что сказать. Раз вы видите Джулиано, ступайте скажите ему, что мне надо поговорить с ним.
Офицер. Пойду и приведу его.
Первая дама. Он так глуп, твой офицер, что сердце радуется; к чему он тебе?
Вторая дама. Вот увидишь, нет лучше такого человека.
Приор. Дайте мне стакан лимонада, почтенный.
Один из горожан. Вот смотри: приор Капуи; уж этот патриот!
Приор. Вы из церкви, господа? Что вы скажете о проповеди?
Горожанин. Прекрасная проповедь, синьор приор.
Первый горожанин
Приор. Если правду говорить, проповедь показалась мне чересчур красивой; мне случалось говорить проповеди, и я никогда не стремился к тому, чтобы от звука моей речи звенели стекла; но слезинка на щеке честного человека всегда имела для меня великую цену.
Сальвиати. Говорят, здесь были женщины, которые только что спрашивали меня; но я не вижу здесь ни одного длинного платья, кроме вашего, приор. Или я ошибаюсь?
Торговец. Вас не обманули, синьор. Они удалились, но, я думаю, они вернутся. Вот десять аршин материи и четыре пары чулок для них.
Сальвиати
Приор
Горожанин. Я не скрываю этого; это просьба, поданная изгнанниками.
Приор. У вас в семье есть изгнанники?
Горожанин. Двое, синьор: отец и дядя; из мужчин только я остался в доме.
Второй горожанин
Золотых дел мастер. Это не удивительно; человек полуразоренный, живет милостями этих Медичи и женат на женщине, о которой повсюду дурная слава! Он желал бы, чтоб о всех женщинах говорили так, как говорят о его жене.
Сальвиати. Не Луиза ли Строцци подымается там на холм?
Торговец. Это она, синьор. Я знаю почти всех дам из наших благородных семейств. Если я не ошибаюсь, с ней под руку идет ее младшая сестра.
Сальвиати. С этой Луизой я встретился прошлой ночью на балу у Нази; у нее, клянусь честью, хорошенькая ножка, и мы, как только представится случай, должны провести с нею ночь.
Приор
Сальвиати. Это ясно, она сама мне сказала. Я держал ей стремя, ни о чем дурном не думая; по какой-то рассеянности я взял ее за ногу, — так вот все это и вышло.
Приор. Джулиано, не знаю, знаешь ли ты сам, что ты говоришь о моей сестре?