Лори Лэн, металлист

— Гражданин, вы оштрафованы на три рубля! Куда лезете? Вам кричат, кричат, а вы, знай, шагаете!..

Мусаха-Задэ протер свои узкие глаза. Перед ним стоял татарчонок в костюме милиционера. Черты лица его показались ему удивительно знакомыми.

— Чорт возьми! — воскликнул полковник по-русски: — да это ты, Сулейман-Бек, мой старший сын и наследник. Ты жив! Тебя не замучили! Обними своего отца и владыку!

Сулейман-Бек упрямо качнул головой.

— Сперва три целковых, папаша. Я милиционер. Вы нарушили постановление.

Чтоб поддержать сыновнюю шутку, полковник милостиво достал три рубля и расхохотался, получив расписку.

— Ну, теперь, папаша, сойдемте с рельсов, а то вы будете снова оштрафованы, и поговорим, — произнес Сулейман, пряча книжку с квитанциями. — Вас амнистировали?

— Дай задавать вопросы отцу! — строго прервал его Мусаха-Задэ. — Как живешь? Где мои дома? Где мои жены?

Сулейман свистнул:

— Вы, папаша, отучитесь у нас говорить «мое», «мое» — говорите «наше», вот тогда будет правильно. Все теперь стало нашим — дома, сады, дворцы, поместья, промыслы…

— Как! — вскрикнул удивленный полковник, не ожидавший от своего рода таких поразительных успехов. — Ведь вас было у меня всего-навсего семнадцать сыновей и двадцать две дочери. Неужели…

Сулейман с досадой поморщился.

— Я говорю — наши, нашего народа! Татарский народ стал хозяином всего.

Такая новость, по-видимому, не пришлась Мусаха-Задэ по вкусу. Он оглянулся по сторонам, увидел, что улицы пусты и что вокруг нет никого, кроме осла, покинутого своим хозяином по причине нашедшего на него ослиного раздумья, нагнулся к уху своего сына и зашептал:

— Слушай, Сулейман! Брось эти слова. Я говорю тебе, как отец, — дни вашей власти сочтены. Я привез деньги, много денег. Я привез оружие, много оружия. Мы будем снова править, беки и твой отец. Ты будешь богачом. У тебя будет сорок жен. От всей этой низкой уличной сволочи не останется ни души даже для того, чтоб вознести молитву за остальных покойников. Иди ко мне, я тебя возьму в дело!

Лицо Сулеймана нахмурилось.

— Кто же вам помогает, папаша? — от кого вы получаете оружие и деньги?

Мусаха-Задэ надулся, как индюк:

— Знай, сын, француз и американец очень любят татарских беков. Они дают, прежде чем я попросил. И англичанин тоже дает, прежде чем я попросил. Они сделают меня главным властителем народов, чтущих Коран!

— Эх, папаша, — сплюнул Сулейман в сторону. — А еще говорят, что вы начитанный человек. Плохо ж вы знаете пророка! Когда мне дают деньги во сне, утром они исчезают. А когда мне дают деньги наяву, за них приходится хорошенечко заплатить. Проваливайте, коли не хотите, чтоб я вас арестовал!

С этими словами Сулейман пошел к ослу, чтоб сдвинуть его с мертвой точки и придать ему перпендикулярное к его собственной оси направление.

Полковник Мусаха-Задэ поглядел вслед своему сыну. Губы его прошептали мрачное проклятье, потом сомкнулись, и оскорбленный бек двинулся дальше.

Тяжелые думы удручали доброго мусульманина, как вдруг над ним в воздухе прозвенел крик муллы, и он заметил, что наступил вечер. Олеандры, в кадках рассаженные вдоль улиц, благоухали сильнее прежнего. Синева неба сгустилась. В домах зажглись огоньки. С моря повеяло прохладой. В эту минуту полковника сшибла с ног веселая толпа мальчишек, пробежавших по улице в красных галстуках, коротких штанах и ранцах за плечами. Он поймал за шиворот самого маленького и приподнял его с мостовой в уровень своего носа.

— Всегда готов! — пискнул татарчонок, вращая глазами и поднимая руку.

— Ага! — угрюмо произнес полковник: — всегда готов! Тем лучше. Но скажи-ка, не знаешь ли ты Лейли-ханум, жену полковника Мусаха-Задэ с улицы Четырех Фонтанов?

— Да я сам живу на этой улице, — весело пропищал мальчишка.

— Что же, Лейли-ханум жива?

— Я вас проведу к ней, если хотите, — вызвался мальчуган и, как только полковник спустил его на землю, быстро побежал вперед.

Сердце Мусаха-Задэ приятно забилось. Лейли была его самая последняя, самая молодая жена. Он еще не насладился ею как следует. Это была настоящая газель — тонкая, узкая, нервная, дикая, дрожавшая от прикосновения, утеха его зрелых лет. Он вспомнил, как она пугливо сверкала зрачками, встречаясь с его взглядом, и какие у нее рыжие кудри, рыжие от природы, а не от краски. Он снова попадет в знакомую крытую галерею, проведет ночь среди подушек, отдохнет, обдумает план действий…

— Стойте! — крикнул татарчонок. — Вот здесь Лейли-ханум. Сегодня она выступает. Предвыборное собрание делегаток. Прощайте, мне некогда!

И мальчуган улизнул, взметнув галстуком.

Перед Мусаха-Задэ была лестница и открытая настежь дверь. Оттуда неслись голоса. Множество татарок без чадры, в европейских костюмах теснилось у дверей. Он медленно поднялся по ступеням, не понимая, что это за сброд. Как вдруг, в густой толпе над женскими головами, на эстраде, он увидел золотые кудри своей Лейли без всякой чадры или покрышки.

Пугливая газель, сверкая глазами во все стороны, произносила предвыборную политическую речь!