Лосев

Святое десятилетие.

Уж десять лет прошло с тех пор,
Когда, двухлетнее зерцало,
Презревши ханжеский затвор,
Ты теребить усы мне стала.

О, тайна юных чистых лет!

Улыбок ласковая вечность,
Высоких дум святой обет,
Твоих глазенок бесконечность!

26/III 1979 г. Москва.

Обмен стихотворными посланиями стал чем-то вроде традиции. Есть у меня и мои весьма корявые детские сочинения, которые не имеют никакого другого значения, кроме того, что они были адресованы Лосеву и ему прочитаны. Вот одно из таких посланий:

Дорогой Алеша.

Поздравляю Вас с днем рождения!

Мы с Вами уж давно знакомы
Двенадцать лет – немалый срок,
Но и поныне Ваш знакомый —
Всегда Вам преданный дружок.

Готова с Вами и играть я,

Готова Вас я целовать:
С утра до вечера мечтаю
К Вам на Арбат скорей попасть.

Вам, может, даже надоела,

Болтать готова целый день,
А все люблю к Вам забираться
Под кленов сказочную тень.

Но мы не будем забываться —

Все поздравляем Вас, друг мой,
Ну а теперь нам распрощаться
Пора! Целую, дорогой.

Е.

Можно было бы, конечно, вспомнить и то, как на дачу приезжала моя тетка Ольга Туганова и ее муж Володя Лазарев читал Лосеву свои стихи о консерватории, а я с замиранием слушала – это был живой поэт (сам он об этом уже ничего не помнит)…

Можно было бы вспомнить, как в арбатской квартире в Москве появлялся коренастый среднего роста мужчина в клетчатой рубашке и шел в лосевский кабинет. Все говорили: «Пришел Данилыч», – и от этого имени исходило что-то таинственное, почти детективное. Наверное, уезжать навсегда за границу в те годы, как это сделал Юрий Данилович Кашкаров, и было почти детективное предприятие…

Можно было бы вспомнить о двух Олях – Савельевой и Смыке, которых я почему-то в те годы путала, может быть, потому, что обе они, прежде чем войти в кабинет, как бы замирали на мгновение, словно собираясь с духом, перед тем, как зайти в святилище…

Можно было бы вспомнить и то, как после моего возвращения из театра, где я впервые одиннадцати лет слушала «Севильского цирюльника», Лосев с молодым задором пел мне отрывки из этой оперы Россини, которую он очень любил…

Можно было бы вспомнить, как в начале лета 1981 года, когда в квартире на Арбате царил полный разгром из-за ремонта, мы вчетвером: Алексей Федорович, мама, я и мой троюродный брат Володя Семенов ютились сбоку знаменитого арбатского круглого стола, всегда вмещающего неограниченное число гостей, и Лосев мучил только недавно вернувшегося после двухлетней службы военным переводчиком из Аддис-Абебы Володю столь ехидными и меткими вопросами на тему: «Как Советский Союз помогает братской Эфиопии строить коммунизм», что тот лишь запинался и отнекивался, потому что даже самые невинные факты начинали выглядеть уж как-то больно антисоветски…

Можно было бы вспомнить о лосевском юбилее 1983 года, на котором я была, и о впечатлениях от речей самого Лосева и выступавшего там Сергея Аверинцева…

Можно было бы вспомнить многие летние дни разных годов, когда я, уже совсем взрослая, «охотилась» на даче с фотоаппаратом: на Лосева, занимающегося с Игорем Маханьковым – то самоуглубленно-задумчивым, то неожиданно простосердечно веселым; на Лосева, беседующего со своим «дружком Мишуткой» – немного нервным, но всегда солидным, колким, но при этом весьма серьезным стихотворцем и живописцем Мишей Нисенбаумом; на Лосева и навещающих его Таню Шутову и Павла Флоренского – всегда буйного и громогласного, но как-то утихающего рядом с Лосевым…

Можно было бы вспомнить «налеты» всегда спешащего, но всегда вооруженного блокнотом или магнитофоном Юрия Ростовцева, только что вернувшегося «из-за бугра» и снова готовящегося в очередное турне, с его рассказами Лосеву о корейской кухне…

Можно было бы вспомнить, как я, размышляя, о чем же мне писать свою курсовую работу, долго беседовала с Лосевым о семантической роли приставок в русском языке – эта тема его очень интересовала в связи с его книгой о языковых структурах. Помню, когда книга вышла и ее принесли на Арбат, мы в доме были вдвоем. Лосев интересовался, какая она, эта книга, как она выглядит, какое производит впечатление чисто внешне.