Лошадь без головы (с иллюстрациями)

Место это всегда было пустынно. Его оживляли только поезда, замедлявшие ход перед Сортировочной. Между двумя заколоченными складами шла тропинка в сторону дороги Понсо. Габи прислонялся к стене и не спускал глаз с темного отверстия туннеля, откуда иногда выезжал грузовик или выходили железнодорожники, возвращавшиеся после работы в поселок. Едва только все кругом окончательно стихало, Габи выпускал ребят по двое, наказывая им держаться поближе к железнодорожной насыпи. В пятидесяти метрах от насыпи находилась фабрика Биллетт. Ее зубчатые крыши возвышались над мрачными бетонными строениями. Кто приходил первым, сразу открывал тяжелую дверь, проскальзывал в помещение и ожидал остальных. Когда все бывали в сборе, Габи закрывал дверь, поворачивал ключ в замке, и тогда можно было чувствовать себя спокойно, не боясь непрошенных гостей.

Видимо, до закрытия фабрика работала в полную силу: кругом стояли кадки с коллодием и полузасохшей бумажной массой; верстаки, покрытые разноцветными ленточками и золотой фольгой; на стенах висели щиты, на которых гримасничали маски, а на забрызганном краской полу валялись целые вороха блесток и серпантина. Производство карнавальных принадлежностей прекратилось еще до войны, в печальный год финансового кризиса, но эти остатки прошлого не вызывали никакой грусти у детей с улицы Маленьких Бедняков.

Габи напялил на себя свиную голову и взял в каждую руку по картонному пистолету. Он не испугался, когда из коридора появился лев на маленьких ножках, с тоненьким воротничком из бумажного кружева.

— Кто это? — спросил он льва.

— Это Мели, — ответил лев жеманным голоском.

Фернан вдруг очутился лицом к лицу с феей в черной бархатной полумаске, в старинном головном уборе и с колбасой в руках вместо волшебной палочки.

— Это Марион! — засмеялся он. — Я вижу твои светлые глаза. Они тебя всегда выдают…

Татава интересовали только дудочки. Как только он находил дудку, издававшую надтреснутые звуки, он взбирался на верстак, надувал толстые щеки и угощал своих друзей песенкой, не имевшей ни начала, ни конца. Иногда проходили поезда; их грохот заглушал его слабенькую музыку, тонкие стены фабрики глухо дрожали; потом шум поезда замирал в отдалении — тогда хриплая флейта Татава опять звучала в наступившей тишине, вторя топоту ребят, перебегавших из одного цеха в другой.

Крикэ Лярикэ громко вопил, требуя, чтобы его наградили орденом Большого Зеленого Тюрлютютю первой степени, и становился во фронт. Жуан надевал ему на шею шнурок из гофрированной бумаги, на котором висела огромная белая оловянная звезда, три девочки поочередно производили награжденного в рыцари, и Зидор ударял его плашмя саблей по плечу. Однако посвящение требовало еще одного обряда: Крикэ Лярикэ поворачивался кругом по-военному, наклонял голову, и при одобрительных возгласах присутствующих Габи отвешивал ему удар ногой пониже спины.

Про лошадку почти забыли.

Высоко задрав хвостик, держа в зубах длинную гусеницу из красной газовой материи, в играх принимала участие и Фифи.

Товары на фабрике были сложены в большом темном помещении, которое было отделено от цехов решетчатой перегородкой. Пройти туда можно было только в сопровождении Габи, который не хотел, чтобы ребята все растащили, а главное, боялся, как бы по чьей-нибудь неосторожности не случилось пожара. Так веселились три вечера подряд. При дрожащем мерцании свечи старшие тщательно осматривали шкафы, полки и груды ящиков, сложенных рядами вдоль перегородок. Чего там только не было! Смешные шляпы, игрушки, тещины языки, которые Зидор внезапно запускал кому-нибудь прямо в нос с расстояния в два метра, или букеты, которые Берта Гедеон заставляла распускаться, дуя в толстую сигару.

Марион принимала в поисках активное участие. Ее кошачьи глаза все видели в темноте. Передвигая ящики, она заметила в глубине склада дверь, которая вела в чуланчик, видимо ранее служивший раздевалкой. Она его обследовала на ощупь, но не нашла ничего, о чем стоило бы сообщить другим. Случайно тут же появился Бонбон. Он высоко держал огарок, освещавший его смышленую, любопытную рожицу. Марион схватила его за руку.

— Не надо туда идти, — сказала она мягко, но тоном, не допускавшим возражения.

— Нет? — спросил малыш, поднимая на нее удивленные глаза.

— Нет! — повторила Марион, уводя его. — И не спрашивай почему…

Когда Марион решительно говорила «нет», никто не решался ослушаться. Сам Габи никогда ничего не предпринимал, не обменявшись взглядом с этой умной девочкой: она была совестью всей компании.

Возвращались поздно вечером, спотыкаясь в воронках, которые остались со времен войны. Надо было вновь проходить мимо Черной Коровы, похожей в темноте на чудовище, присевшее на задние лапы. Это не пугало старших, но малыши замолкали на этом месте и бежали, дрожа от страха.

— Нечего бежать так быстро! — громко смеялся над ними Габи. — Корова вас не съест…

И Черная Корова начинала заунывно звенеть над градом камней.