Лошадь. Биография нашего благородного спутника

Этот конь, ставший самым ранним образцом архетипа, широко распространившегося с тех пор, воплощает в себе саму сущность величия. Он является высшим примером платоновской формы, «абстрактным изображением изящной сущности лошади как таковой», пользуясь словами Йена Тэттерсолла,[7] или, еще проще, конской rasa,[8] если обратиться к санскриту. Изгиб головы и шеи плавно перетекает в линию холки и спины, образуя элегантную, похожую на латинское S кривую, заканчивающуюся ниже крупа. Чуть склоненная голова придает животному облик, полный силы и глубокого созерцания.

Когда мы видим этого коня, мы влюбляемся в него. И узнаем его: скульптура эта могла бы выйти из-под резца художника только вчера. Через разделяющий нас разрыв в 35 тысячелетий мы едва ли не слышим, как он фыркает и задирает голову, рекомендуя прочим жеребцам держаться подальше. Это чудо длиной в 5 и высотой в 2,5 сантиметра, которое его современный куратор Харальд Флосс, сотрудник университета немецкого города Тюбингена, называет «эстетически совершенным»,[9] известно под названием «лошадь из Фогельхерда», пещеры на юге Германии, где была найдена эта фигурка.

Она свидетельствует о том, что эмоциональная связь между человеком и лошадью завязалась давным-давно – за десятки тысячелетий до начала человеческой цивилизации, задолго до того, как мы начали держать лошадей в конюшнях и использовать их в качестве инструмента на наших полях. Мы не знаем, кто создал этот tour de force,[10] однако убеждены, что резчик по кости провел много времени, наблюдая за дикими конями,[11] изучая их общественные взаимоотношения и язык тела. Он вырезал эту фигурку уверенной и твердой рукой.

Нам также известно, что этот художник входил в первую группу полностью современных людей, поселившихся в Европе. Эти люди, принадлежавшие к ориньякской культуре, кроме лошадей, почитали еще многих животных. Их искусство великолепно – однако за искусством скрывается нечто большее: массив ценных научных свидетельств, предоставляющих нам бесценную информацию в том числе о животных, вместе с людьми населявших речные долины, болота и топи, а также равнины Европы ледникового периода. Наука рассказывает нам о едва ли не бесконечной последовательности расписанных древним человеком пещер, о не поддающемся подсчету количестве барельефов, рисунков и набросков и множестве резных изображений – всегда и зачастую во всех подробностях показывающих неведомых нам животных, таких, к примеру, как шерстистый носорог, живший в Европе в эпоху плейстоцена.

Некоторые из этих творений наделены потрясающим совершенством, однако менее безупречные изображения не представляют особой редкости. Как это ни удивительно, они присутствуют повсеместно. Археологи обнаружили подобного рода рисунки по всей Европе: на западе Испании, в Италии, во Франции и на всем пути на восток, в Россию. Современный поклонник искусства плейстоцена может посвятить целое лето изучению его произведений и тем не менее ознакомиться только с малой частью. Однако при всей распространенности древних произведений изумляет сам факт их существования: искусство ориньяка возникает в археологической летописи Европы как бы внезапно… словно бы какой-то гений взмахнул рукой и люди получили творческий дар. Оно не имеет никаких очевидных предшественников, никаких древних образцов, которые могли бы засвидетельствовать нам ход овладения мастерством. Конечно же археологи скажут нам, что это не так. Скажут, что какой-то период предварительного обучения обязательно существовал, что он должен был оставить нам свидетельства технического роста, однако до сих пор доказательств существования этого этапа практически не обнаружено.

Это явление настолько удивительно, что некоторые ученые даже предполагали, что мозг у Homo sapiens, сформировавшийся больше чем за сотню тысяч лет до этого, мог претерпеть в эту эпоху внезапный неврологический скачок – какой-то сдвиг в человеческой психике мог наделить нас творческим импульсом. Теория эта больше не в моде, но очевидно, что произошло неизвестное нам необычайное событие. В противном случае наука не может объяснить появление нашего небольшого талисмана из-под рук резчика.

Лошадь из Фогельхерда, изображенная в миг предельной надменности, является чем-то большим, чем простой символ, – это конь живой, запечатленный в конкретный момент времени. Он вот-вот ударит передним копытом или, быть может, поднимется на кобылу. Это современный конь фризской породы (см. илл. 2 на вклейке), беспокойно расхаживающий по пастбищу, или американский мустанг,[12] готовый замереть на каком-нибудь красном утесе, или искусная в выездке лошадь, собирающаяся исполнить идеальное piaffe,[13] любимое многими классическое движение, демонстрирующее сдерживаемую энергию коня и плавное изящество его движений.