Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Наш маститый академик живописи Илья Ефимович Репин, знавший меня с юнкерской скамьи и руководивший моим художественным образованием (я был своим человеком в доме Репиных),[94] когда в академическом кружке зашла речь обо мне в связи со сделанными мною крупными заказами художнику Самокишу, Френцу и другим, сказал: «Запомните мои слова: Бутович – будущая историческая фигура на фоне русских собирателей!».

Я не собираюсь здесь писать историю создания своей галереи. Воспоминания пишу для себя, так как при создавшейся обстановке весьма маловероятно, что они скоро или даже когда-либо увидят свет.

Фотограф Алексеев

В беговом мире Алексееву суждено было сыграть весьма значительную роль. Все без исключения выходившие в России спортивные журналы: «Рысак и скакун», «Коннозаводство и коневодство», «Русский спорт», «Конский спорт» и другие – имели его постоянным сотрудником. Друг всех наездников, приятель всех охотников, хорошо принятый даже крупнейшими фигурами спортивного мира, он везде был на месте, всегда умел во-время сказать умное слово и держал себя с тактом. Отзывчивый, порядочный и добрый, он кроме того отличается столь редкой для русского человека чертой, как верность данному слову. Для меня он был своим, близким человеком, а после революции я еще больше сблизился с ним. Зная его прошлое, я думал о том, как талантлив русский человек, если он хочет добиться своего. Алексеев может с гордостью рассказать детям о своей жизни, в которой всем он был обязан исключительно одному себе.

Алексеев, или Алексеич, как я называю его, родился на два года позднее меня, в 1883 году, так что мы с ним почти ровесники. Его родное село Внуково Михайловского уезда Рязанской губернии лежит в малоплодородной и маложивописной местности, том уголке Рязанской губернии, где крестьянство, борясь с нуждой, едва сводило концы с концами. Лучшим украшением села была церковь да примыкавшие к селу два барских сада. Местность кругом скучная, природа однообразная и довольно суровая, лишь небольшие пригорки и глубокие промоины с водой оживляли скромный пейзаж.

Фамилия его деда была Матвеев, но когда отец Алексеева призывался на военную службу, то фамилию перепутали и назвали рекрута Алексеевым, так с тех пор и пошло. Однако в деревне дом носил фамилию по деду, а еще ранее, при прадеде Вавиле, они были Авиловыми или Вавиловыми. Такое положение с переменой фамилий – явление довольно обычное в крестьянском быту, оно и до сих пор в деревнях имеет место. Когда Алексеев был ребенком, семья его состояла из деда Алексея, бабушки Анны, отца, матери и нескольких братьев и сестер. Бабушка Анна была настоящим богатырем, и во время сенокоса, когда мужики любили померяться силой, ни один мужик не мог ее побороть. Умерла она в глубокой старости, дожив до восьмидесяти четырех лет. Отец Алексеева служил в уланском полку, где был старшим унтер-офицером. Это был ловкий, статный и красивый человек. Полк и городская жизнь его избаловали, и после этого деревенская похлебка пришлась ему не по нутру. Дядя Иван тоже служил на военной службе, но был в пехоте и пробыл всю службу в денщиках. Отец Алексеева часто его за это «позорил», но все же семья жила дружно, так как дед, глава семьи, был человек крутой и разлада не терпел. Семья матери была когда-то барская (из дворовых), отец ее был коновалом, весьма опытным и влиятельным в своей округе, а кроме того, слыл знахарем.

Была у родных Алексеева сивая кобыла по кличке Ульяна и ее дочь Пилигримка. Был и жеребец – рыжий, лысый, которого звали Кобчиком, но его не брали в ночное, он всегда оставался дома. С нетерпением ждали мальчуганы наступления вечера – лучшее время проводилось в ночном. Заберется, бывало, шустрый белобрысый мальчуган, маленький Алексеич, на кобылу Ульяну, крепко вцепится за пеньковый повод, возьмет Пилигримку – и гайда в ночное! Сучонка Бирза обязательно проводит его до выгона, а другая, Ласка, до самого Попова лога, версты четыре от деревни, там между пашен раскинулся небольшой лужок с ключами. Расстелят мальчишки кто отцовскую свиту, кто епанчу, кто кафтан, зажгут костер, пекут картошку, которую тут же нароют на чьей-либо гряде, и пойдут рассказы и сказки о ночных страстях, о ведьмах и домовых. Страшно, бывало, станет, а еще вся ночь впереди – длинная, теплая ночь с ее таинственными шорохами, ночь восхитительная, полная неожиданностей и чудных звуков, которые носятся в воздухе полей и затем замирают где-то вдали… Вот раздастся резкий детский крик зайца, послышится перелет птицы или стон журавля, и сделается жутко на душе. Но опять какие-то тонкие и тихие переливы раздадутся тут же вблизи, потянет медвяным запахом трав с соседней луговины или вдали послышится теньканье колокольчика – и как-то сразу пройдет страх. А когда отбудут ночное, какими героями себя чувствуют мальчики, и прав Алексеич: то было лучшее время из его сорока двух годов.