Господи, Федор Михалыч,я ошибался, грешил.Грешен я самую малость,но повиниться решил.Господи, Лев Николаич,нищ и бессовестен я.Мне только радости — славитьблеск твоего бытия.Боже, Владимир Владимыч,я отвратительней всех.Словом скажу твоим: «Вымучь!»Вынь из меня этот грех!Трудно мне с вами и не о чем.Строгие вы господа.Вот с Александром Сергеичемпроще и грех не беда.
«Читая параллельно много книг…»
Читая параллельно много книг,ко многим я источникам приник,захлебываясь и не утираясь.Из многих рек одновременно пью,алчбу неутолимую моювсю жизнь насытить тщетно я стараюсь.Уйду, не дочитав, держа в рукелегчайший томик, но невдалекепять-шесть других рассыплю сочинений.Надеюсь, что последние слова,которые расслышу я едва,мне пушкинский нашепчет светлый гений.
22.4.1977
«Ну что же, я в положенные сроки…»
Ну что же, я в положенные срокирасчелся с жизнью за ее уроки.Она мне их давала, не спросясь,но я, не кочевряжась, расплатилсяи, сколько мордой ни совали в грязь,отмылся и в бега пустился.Последний шанс значительней иных.Последний день меняет в жизни много.Как жалко то, что в истину проник,когда над бездною уже заносишь ногу.
Вместо послесловия
Столетья в сравнении
Девятнадцатый век отдаленнееи в теории и на практикеи Танзании,и Японии,и Австралии,и Антарктики.Непонятнее восемнадцатогои таинственнее семнадцатого.Девятнадцатый век — исключение,и к нему я питаю влечение.О, пускай исполненье отложеноим замысленных помыслов всех!Очень много было хорошего.Очень много поставлено вех.Словно бы впервые одумалосьи, одумавшись, призадумалось,оценило свое калечестворазнесчастное человечество.И с внимательностью осторожноюпожалело впервые оноженщину, на железнодорожноес горя бросившуюся полотно.Гекатомбы и Армагеддоныдо и после,но только тогдаиндивидуального стонаобщаяне глушила беда.До и послеот славы шалели,от великих пьянели идей.В девятнадцатом веке жалели,просто так — жалели людей.Может, это и не годитсяи в распыл пойдети в разлом.Может, это еще пригодитсяв двадцать первом и в двадцать втором.