Лошадиные истории

— В девятнадцатом году, весной, в конце мая, бой случился вот тут, между нашими хуторами. Красные с белыми схватились. Под вечер дело было. Стрельба, крики, кони ржут, пушки грохают. Мы с покойной бабкой в подполье скатились и сидим крестимся — пронеси господи!.. К ночи затихло. В хуторе ни красных не слышно, ни белых. Посербали мы с бабкой холодных щей и спать уклались. Только придремали, слышим, конь под окном ржет. Да так тихонько и жалобно ржет, будто плачет. Мы лежим, затаились, ничего не понимаем. А конь копытом о землю: тук-тук-тук! — и опять как заржет, аж в душу жалостью ударило. «Что за напасть?» — думаю. Боязно из хаты выходить, а интерес разобрал меня большой: чей же это конь у меня во дворе оказался, и чего ж это он так жалобно ржет?

Осторожно приоткрыл дверь сарая, выглянул. Луна во дворе ярко светит, видно все хорошо. Вижу, конь оседланный стоит у окна, а у ног его красный казак тяжелораненый лежит, едва слышно стонет. Конь на меня посмотрел умными глазами, забормотал, будто по-своему что-то сказал, и голову к казаку протянул, — мол, помоги ему. Меня, я скажу тебе, просто оторопь взяла!.. А конь тоже раненый, весь в крови, на ногу припадает.

Занесли мы с бабкой казака в хату, лицо омыли, я ему водой губы смочил, очнулся он… Голова у него шашкой разрублена, грудь навылет прострелена. Молодой еще парень, красивый… Пришел он в себя, посмотрел на нас и спрашивает:

— Где я?.. Как сюда попал?

— В хуторе Еремеевском ты — у своих людей, — говорю ему, — а как попал в наш двор, о том не ведаю. Мы тебя у порога подобрали.

— Наши где?.. Где?.. — он застонал, у него в середке забулькало.

— Наши беляков погнали, — говорю, — и, видно, далеко, не слышно боя.

— Хорошо… А где мой конь?

А конь в открытые двери заглядывает, ржет тихо. Казак приподнялся и сказал так:

— Прощай, Зина! Прощай, мой верный боевой друг…

И помер.

Ну а потом мы с бабкой лошадью занялись. На вздошине у нее во-от такая рана была, и шея пулей пробита. Приготовили отвар лекарственный, промыли раны, прокаленной цыганской иглой зашили. И завел я Зину в сарайчик, у кормушки привязал, отрубей намешал ей с сеном.

На заре вынесли казака, положили в бричку. Я клячу свою запрег, а тут Зина как начала биться, чуть сарайчик не разнесла. К хозяину своему рвалась. Вывел я ее, привязал к бричке, и поехали мы на кладбище. Зина всю дорогу голову тянула к хозяину, обнюхивала его, жалобно ржала, — не верила, видно, что он мертвый.

Похоронили мы казака на краю кладбища, вернулись домой, и тогда упала Зина во дворе и не хотела ни есть ни пить — убивалась по своему хозяину — красному казаку… Крест я ему потом поставил, уже после войны. Звезду вырезал на кресте…

— Теперь мне понятно, почему Зина ходит на кладбище, к той могиле, — сказал я. — Заберется в заросли и стоит, тихонько ржет. Неужели она так долго помнит того казака, своего хозяина, или просто привыкла туда ходить?

Дед Прокоп поднял голову, посмотрел на меня подслеповатыми прозрачно-голубыми глазами.

— Может, помнит, а может, привыкла ходить — кто знает, о чем думает лошадь? Вот поди, спроси у нее, про что она думает. — Дед шутливо подтолкнул меня, кивнув на Зину.

Старая лошадь поглядывала на нас, стоя в тени акации, коротко кивала головой, звеня кольцами уздечки.

— Да, — спохватился я, вспомнив, о чем хотел спросить его. — А как же тяжелораненый казак оказался у вас во дворе? Кто его туда притащил?..

— Она же, Зина, и притащила. Больше километра волокла его по траве, сама раненая. Я еще сам тогда подумал: никак не мог совсем уже обескровленный человек добраться до моей хаты… Ну, и пошел я по кровавому следу, который тянулся со степу во двор, и дошел до того места, где казак с беляками сражался. Там и шашку его в траве нашел.

— Как же она казака волокла? — спросил я, пораженный.

— Зубами, за воротник. Да-да… Весь воротник его кожанки был пожеван и размочален. Пятилась она и волокла — видел я это по следам. К людям тащила своего хозяина, надеялась, что спасут его.

— А кто ж он был такой, тот красный казак?

— О нем ничего не знаю. Не из нашего края был он. И никаких бумаг я при нем не нашел.

— А что же было с Зиной дальше?

Старик помолчал, задумчиво ковыряя палкой сухую землю.

— Едва выходили мы с бабкой Зину, вынянчили ее, можно сказать. Чуть ли не на руках носили… Что за красиваца была она! Чисто золотая, глаза смышленые, блестят, играют, как у моторной девушки. И умница — не дай бог! Радовались мы с бабкой — доброе приобретение для хозяйства поимели. В жизни не мечтали о такой лошади, бедняки мы были… А тут белые нагрянули, отняли ее у нас да еще шомполами меня высекли до полусмерти — не отдавал я им Зину. «Ты что, — говорят, — негодяй, для красных берег такую красавицу?!»

Недели через три примерно выехал я на своей кляче в степь за сеном, обратно еду по дороге мимо кладбища, гляжу, а в вишеннике, где красный казак похоронен, какой-то оседланный конь стоит, копытом землю бьет. Пригляделся, а это Зина!.. Узнала меня, не убежала.