Лощина

По своей воле она изгнана из Эйнсвика… самого прекрасного и самого дорогого места на земле, которое могло бы принадлежать ей. Но лучше изгнание, лучше одиночество, однообразное, тусклое существование, чем жизнь с Эдвардом и тенью Генриетты. До этого дня в лесу она не знала, что сможет ревновать так мучительно.

В общем, Эдвард никогда и не говорил, что любит ее. Привязанность, доброта, не больше; он никогда не притворялся. Она принимала такое положение вещей, пока не поняла, что значит жить с человеком, чье сердце и ум постоянно заняты другой. Тогда стало ясно: одной привязанности Эдварда ей недостаточно.

Эдвард прошел мимо ее двери, вниз по лестнице… Странно… Куда он направился? Тревога нарастала, наложившись на то постоянное беспокойство, которое вызывала в ней теперь «Лощина». Что делает Эдвард внизу в такой ранний час? Может, он вышел из дома?

Мидж не могла больше оставаться в бездействии… Она набросила халат и, взяв фонарик, вышла в коридор.

Было довольно темно, свет нигде не горел. Мидж подошла к лестнице. Внизу тоже было темно. Мидж сбежала вниз и, секунду поколебавшись, включила свет в холле. Никого. Входная дверь заперта. Мидж нажала на боковую дверь… тоже заперта.

Значит, Эдвард не выходил. Где же он?

Вдруг она подняла голову и втянула воздух. Запах газа… очень слабый запах газа. Обитая сукном дверь в коридор слегка приоткрыта. Мидж вышла в коридор и увидела слабую полоску света у кухонной двери. Запах газа значительно усилился.

Мидж пробежала по коридору на кухню. Эдвард лежал на полу, сунув голову в духовку, газ был включен до отказа.

Мидж была девушкой быстрой и практичной. Она распахнула ставни, но не смогла открыть окно и тогда, обернув руку полотенцем, разбила стекло. Затем, стараясь не дышать, оттащила Эдварда от газовой плиты и закрыла кран.

Эдвард был без сознания, и дыхание его было прерывистым, но Мидж знала, что он потерял сознание только что. Ветер, врываясь через разбитое окно и открытую дверь, быстро рассеял газ. Мидж подтащила Эдварда ближе к окну, где струя воздуха была сильнее. Она села на пол, обхватив его сильными, крепкими руками.

– Эдвард, Эдвард, Эдвард… – звала Мидж, вначале тихо, потом с возрастающим отчаянием.

Он шевельнулся, открыл глаза и посмотрел на нее.

– Духовка, – чуть слышно произнес он, и его взгляд остановился на ней.

– Я знаю, дорогой, но почему… Почему?

Эдварда охватила сильная дрожь, руки были холодные и безжизненные.

– Мидж?! – В голосе Эдварда были удивление и радость.

– Я слышала, как ты прошел мимо моей двери, – сказала она, – я не знала… спустилась вниз.

Эдвард глубоко вздохнул.

– Лучший выход из положения, – сказал он и добавил: – «Ньюс оф де уорлд».

Мидж вначале не поняла, но потом вспомнила высказывание Люси в день, когда произошла трагедия.

– Но почему, Эдвард, почему… почему?

Он посмотрел на нее, и холодная пустота в его взгляде испугала Мидж.

– Потому что я понял, что никогда не был стоящим человеком. Вечный неудачник, обреченный на прозябание. Это люди, подобные Кристоу, умеют жить. Они добиваются успеха, и женщины восхищаются ими. Я – ничтожество, размазня. Я получил Эйнсвик, и у меня достаточно средств для жизни… иначе я бы пропал. Карьеры я не сделал… так и не стал приличным писателем. Генриетте я не нужен. Я никому не нужен. Тогда… в «Баркли»… я было подумал… Но получилось то же самое. Тебе, Мидж, я тоже безразличен. Ты не можешь принять меня даже ради Эйнсвика. Поэтому я решил, что лучше уж уйти совсем.

– Дорогой мой, дорогой… – Слова вырывались стремительно. – Ты не понял. Это из-за Генриетты… потому что я думала, ты все еще любишь Генриетту.

– Генриетта? – невнятно прошептал Эдвард, как будто говорил о ком-то невероятно далеком. – Да, я очень любил ее.

Мидж услышала, как он прошептал едва слышно:

– «Как холодно…»

– Эдвард… дорогой мой!

Руки Мидж крепче обхватили Эдварда. Он улыбнулся ей и прошептал:

– С тобой так тепло, Мидж, так тепло.

«Да, – подумала она, – это и есть отчаяние. Холод… бесконечный холод и одиночество». До сих пор она не знала, что отчаяние – это холод. Отчаяние представлялось Мидж чем-то горячим, страстным, даже неистовым. Здесь было совсем другое. Это отчаяние – полнейший мрак, холод и одиночество. Грех отчаяния, о котором говорят священники, это леденящий грех, когда человек отторгнут от теплых, живительных контактов с людьми.

– С тобой так тепло, Мидж! – снова повторил Эдвард.

И Мидж внезапно с гордой уверенностью подумала: «Ведь это именно то, что ему нужно… то, что я могу ему дать!» Все Энкейтллы холодные; даже в Генриетте есть нечто ускользающее, что-то от призрачной холодности эльфов, которая таится в крови Энкейтллов. Пусть Эдвард любит Генриетту как недосягаемую, неуловимую мечту. Но в чем он действительно нуждается – так это в теплоте, постоянстве, уверенности. И взаимопонимании, и любви, и смехе, звучащем в Эйнсвике.

«Эдварду нужно, чтоб кто-то зажег огонь в его камине, – подумала Мидж. – И это сделаю я».