Лоскутное одеяло

Кто чаще всего думает об этом? Тот, кто чаще всех встречает очередного отыгравшего свою роль человека на черте, отделяющей залитую светом сцену от закулисной тьмы. Это – доктор, могильщик и священник. Эти трое – мудрецы по призванию. Ловите горькие и скупые слова, слетающие с их уст. Это дорого стоит.

На искусно уложенный грим, на пыльные бутафорские костюмы и громкие заученные фразы они не обращают внимания. Пусть человек понятен для них не до конца, пусть не знают они его так, как знает его Бог. Но более прям и честен. Эти трое имеют больше возможности думать о сути, а не о деталях.

Доктор не всегда умен, как Чехов. Священник далеко не всегда свят. Что до работника кладбища, то и он не всегда способен, выкапывая могилу, произносить шекспировские монологи. И все же грустное «не всегда» не совпадает с безжалостным «никогда».

Сердце сильнее всего уязвляется звуками. Плачем ребенка, голосом кукушки, скрипом двери в опустевшей квартире… Сердце Богоматери разрывалось от стука молотков, вгонявших гвозди в невинную плоть Ее Сына. Молоток, методично бьющий по шляпке гвоздя, разрывает миллионы человеческих сердец, когда рабочие на кладбище прибивают крышку к гробу. Священник тоже это слышит. Он читает Трисвятое и поет «Вечную память». Он слышит стоны и всхлипы, крики и вздохи людей, которые пока остаются, но прощаются с тем, кто уже уходит. Каждый раз с кладбища священник возвращается поумневшим. Он с удивлением смотрит в тарелку с приготовленным обедом, а перед глазами у него все еще стоят венки, кресты и раскрытый зев могилы. Новости по телевизору или голос певицы из радиоточки звучат для него кощунственно, оскорбительно. Ведь он только что слышал звон колокола, который звонил и по нем.

Настоящий поэт тоже немного священник. Он не может не писать о смерти.

Уж сколько их упало в эту бездну, Разверстую вдали. Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли…

Мир для поэта щемяще красив и трагично сиюминутен.

У вас опять выборы, а у нас – вселенская панихида. У вас – презентация новых товаров и бойкий рапорт о последних успехах. А у нас – кадильный дым и светлая мысль о неизбежном.

Мысль трепещет, как птица в клетке, и рвется в Египет. Не в Шарм-аль-Шейх и не в Хургаду, а туда, во времена фараонов. Мысль рвется в те времена, когда для людей было очевидно: на земле мы живем миг, а вне земли – вечность. И люди почитали глупостью отдавать земле с ее суетой все свои силы и не готовиться к вечному и живому будущему.

Даже во время свадьбы, в разгар пира, посвященного торжеству жизни, эти люди

вносили в комнаты с пирующими мумии умерших сродников. Неважно, для чего это делалось – для приобщения мертвых к радости живых или для напоминания живым об общем исходе. Важно, что это правильно. Правильно поступают и наши молодожены, когда в канун венчания идут помолиться на могилы почивших родственников.

Если я, будущий покойник, буду думать об этом чаще, я не буду злиться на соседа (тоже будущего покойника), громко включающего музыку по вечерам. И если сосед будет думать об этом хоть изредка, разве станет он включать с наступлением темноты свою рычащую аудиосистему? Мир станет тише и задумчивее, мир будет чуток и сострадателен. Я хочу жить в таком мире.

Как же вы говорите, что мысль о смерти тяжела и несносна?

Эти капли дождя, как шмели, гулко бьющиеся в стекла, и этот запах маттиолы, заплывающий в комнату из лоджии (жена – умничка), поистине восхитительны с точки зрения будущей смерти.

Предчувствие

Там, где небо ложится на кромку степи,
Там, за гранью их встречи, притихли народы –
Разношерстные, злые, как пес на цепи,
Полукони, кентавры, ошибки природы.

В уголках их лукавого, хищного рта

Притаилась ухмылка, но лица суровы.
Их питье – не питье, их еда – не еда.
Но бесплодных там нет, и все дети здоровы.

Стены в дом шириной, стены выше сосны

Очертили наш город магическим кругом.
Ночью, взор напрягая, в бойницы стены
Смотрят стражники, криком общаясь друг с другом.

Мы давно их боимся и ждем их давно.

Копья точат мужи, жены все на молитве.
Эту тьму саранчи победить не дано А
Никому, но у нас все готовы для битвы.

У бабы Сони на Привозе

У бабы Сони на Привозе весы грубые: они для помидоров. У дяди Коли в аптеке весы тоньше: они для лекарств. Лекарство, оно такое: чуть недодашь – не вылечит. Чуть передашь – отравит.