Лоскутное одеяло

Бабушка улыбнулась мне слабенькой улыбкой и посмотрела на меня звездными голубыми глазами. Я села рядом с кроватью и взяла ее за руку. Она сразу же немножко порозовела и шепотом спросила:

— Как вы там без меня?

Я с жаром стала рассказывать, что теперь верю в Бога, что я молилась, покрещусь и стану очень-очень хорошей.

— А ты и так крещеная, Анечка. Я еще в детстве тебя окрестила, тайно, чтобы у тебя в пионерах не было неприятностей. Слава богу, теперь мне ничего уже не страшно!

Знаешь, моя любимая девочка, отпусти меня… Ведь это ты меня держишь… За одну руку ты меня держишь, а за другую мама твоя держит… но она слабенькая, и я там ей нужнее, она зовет меня, и мне надо возвращаться домой. Здесь я все отработала. Теперь я за тебя спокойна, Анечка. Ты — сильная, ты все сможешь. Я в тебя верю. Только не пей никогда, ни капли, и ничего в жизни не бойся. У тебя все будет как следует, поверь. Отпусти меня к Рите, пожалуйста, и не убивайся по мне особенно… Береги деда, не бросай его. Вы же такие с ним друзья.

Бабушка высвободила свою сухую, сморщенную руку, такую родную и знакомую со всеми прожилками и венками, закрыла глаза, глубоко вздохнула, и я приняла ее последнее дыхание. Слезы ручьями потекли по моим щекам, но я отчетливо осознала, что это тело — только оболочка, как пижама, надетая на душу. Просто бабушка сняла свою пижаму и вылетела из нее вместе со своим последним дыханием.

…Я не могла плакать. И не могла дышать. Я посмотрела в окно и увидела гуляющих по больничному парку людей. Они по-прежнему ходили, некоторые улыбались и даже что-то жевали, сидя на лавочках.

Как это они еще могут ходить, улыбаться, есть? Она же умерла… Как может быть так, что нужно передвигать ноги, на что-то смотреть, вдыхать воздух? Зачем это все? Разве я смогу теперь жить? Как? Подоспевшие медсестры заглядывали мне в глаза и предлагали выпить успокоительное, но глаза мои были сухими. Они стали суетиться, пригласили врача, что-то писали, трогали бабушку за шею, оттягивали веко. Так буднично и спокойно, как будто это была кукла. Я посмотрела на прикроватную тумбочку. Там лежали бабушкины очки с прикрученной розовой резинкой. Я вспомнила, как она вечно их искала, а они оказывались у нее на лбу. Я видела ее беленькую чашку с полевыми цветочками и ее последнюю книгу, которую она собиралась почитать после операции. Она называлась «Встреча на далеком меридиане».

— Обязательно встретимся на далеком меридиане, — прошептала я себе под нос и пожала в последний раз ее безжизненные, холодные пальцы. Медсестры пытались меня увести, дать валерьянки, но я не могла оторвать взгляд от ее лица, которое казалось таким успокоенным и полным какой-то гордости, словно она с честью выполнила очень важную миссию.

Бабушку увезли, закрыв ее лицо простыней. Просто как кулек, обычный кулек. Ее увезли от меня совершенно одну. И я тоже осталась одна. Нет, не одна. В коридоре плакал дедушка, и его слезы катились в седые усы. Он выглядел маленьким, худым и жалким. Мы обняли друг друга так яростно, как будто вцепившись в последнюю доску, утопая в бушующем море.

Я не знаю, как можно было пережить эту боль. На какое-то время я просто отупела и превратилась в робота. По-прежнему я не могла плакать. Только пила воду и ела соль, и от этого все внутри горело огнем, и эта боль в животе на несколько секунд уменьшала невыносимую боль в груди.

Как ни странно, я не убивалась. У меня осталось чувство легкой печали, а когда мы возвращались с кладбища, то я совершенно явственно услышала в своей голове бабушкин голос, как будто где-то близко-близко включили радио. Она словно тихонечко напевала внутри меня такие слова: