Лоскутный мандарин

Ксавье сидел, повернувшись спиной к окну, поэтому женщина видела лишь контуры его тела, а черты лица разобрать не могла. Он же видел ее очень хорошо. На ней было залатанное платье цвета ржавчины, покрой которого был немного странный — вдоль и поперек его как железнодорожные пути пересекали швы, и до самого подбородка оно было застегнуто на пуговицы. Шею ей прикрывала видавшая виды потертая лисья шкура, выглядевшая так, будто с ней вдоволь наигрались собаки перед тем, как она заняла свое место на плечах вошедшей дамы. На голове у нее была кривобокая шляпка с вуалью, вид которой свидетельствовал о том, что какое-то время ее, должно быть, использовали как подставку для кастрюль и сковородок. Ксавье никогда даже в страшном сне не приснилось бы, что она может быть так одета. Он даже подумал, что из-за болезни у него что-то случилось со зрением и он стал ви-деть то, чего на самом деле нет. В конце концов женщина решилась сделать пару шагов в его направлении — она прошла их осторожно и как бы нехотя, потом подняла вуаль, и подручному открылось ее лицо. В безотчетном жесте страха, граничившего с ужасом, он вскинул руки к щекам. Что здесь происходит? Что все это значит? У него возникло такое ощущение, что вся вселенная вдруг перевернулась и он больше вообще ни в чем ничего не понимает.

— Жюстин!.. Сестричка моя маленькая!.. Что с тобой стряслось? Ты заболела? Как ты могла так измениться за такой короткий срок? Нет, я с ума сойду.

От невразимой боли Ксавте кусал себе кулак. У стоявшей перед ним Жюстин, которую он оставил в Венгрии всего несколько месяцев назад, у сестры его Жюстин, которой едва исполнилось двадцать лет, были дряблые щеки, изборожденные морщинами, и волосы с проседью — как асфальт! — Я тебе не сестра, Ксавье.

Вошел рабочий, ворча себе что-то под нос, взял кувалду и вышел, хлопнув дверью. В коридоре он с кем-то недолго бранился. Жюстин молчала. Она присела на краешек разбитого стула и чуть искоса бросила на парнишку долгий, пристальный взгляд, в котором любопытство и безразличие явственно перемежались с отвращением и ужасом, как у ребенка, который вдруг оказался у гроба умершей бабушкиной сестры. Ксавье был полностью поглощен собственным страданием. С этим новым горем ему уже не под силу было совладать. Сколько же напастей выпало на его долю: и чахотка, и потеря Пегги, и собственная близкая смерть — со всем этим он смог в конце концов смириться, и хотя здесь не было никакого смысла, но во всей цепи его злоключений, по крайней мере, вырисовывалась какая-то логика и последовательность — если расположить все несчастья в цепочку одно за другим, то цепочка эта как раз и окажется в итоге тем, что принято называть жизнью. Но что же такое случилось с Жюстин, вдруг превратившейся в маленькую сморщенную старушку? Которая к тому же говорит, что она ему не сестра! Он прикрыл ненадолго глаза и сжал руками виски.

— Объясни мне, что происходит, — прошептал он. — Говори что хочешь, только объясни мне, в чем дело.

Жюстин начала говорить достаточно осторожно и сдержанно:

— Я пришла сказать тебе, кто ты такой. Точнее, что ты такое. Мне казалось, ты имеешь на это право. Не думаю, что тебя это особенно обрадует.

— Но что же такое ты мне хочешь сказать, о чем я еще не знаю? Я люблю тебя, какая мне еще нужна истина? Не знаю, что с тобой стряслось, но какая, в конце концов, разница, если главное в том, что ты уже здесь? Что мы снова вместе? Как в Венгрии?

— Ты никогда не был в Венгрии, Ксавье. То, что тебе кажется твоими воспоминаниями, на самом деле ими не является. Я сочла своим долгом прийти сюда и сказать тебе об этом.

Ксавье вскочил с места, подчиняясь привычному для него рефлексу бегства от опасности. Он уперся руками в оконную раму и высунул голову в окно, чтобы взглянуть на небо и глубоко вдохнуть пустоты. Потом повернулся, и стало ясно, что он не поверил ни единому слову Жюстин.

— Что ты такое говоришь? Почему ты говоришь мне такие вещи? Ты хочешь посмеяться надо мной? Смотри! Я тоже умею насмехаться!

И угрожающе поднял палец. Потом взглянул на нее совсем по-детски, надеясь, что это заставит ее улыбнуться. Взгляд получился такой несчастный, что Жюстин, вздохнув, отвернулась. Подручный снова сел на мешки с цементом. Он нервно теребил шляпу. Потом решил разыграть сценарий счастливого, спокойного и безмятежного воссоединения семьи.

— Ну, что ты, сестричка? Расскажи мне что-нибудь. Что ты делала последние четыре месяца? Расскажи о нашей любимой деревне, как, забыл, она называется? Которая неподалеку от Будапешта, на реке Святого Лаврентия. Что за ерунда? И как это у меня из памяти выскочило название родной деревушки? Просто не понимаю, что со мной творится! Как там дела у соседей наших, у наших друзей? Расскажи же мне обо всем. А священник со своими четырнадцатью ребятишками? Как они там поживают? Я так по ним по всем соскучился.