Лоскутный мандарин

Он сходит на следующей остановке, садится в другой автобус, в первый, который подошел, и скоро снова выходит, ему все до лампочки. Возвращаясь назад, он выбирает дорогу, которая идет в обход Центрального парка. Ему досталась внушительная сумма зеленых во времена Великого Исхода, когда после бегства с отцом от нью-йоркского правосудия он путешествовал с бродячим цирком, собирая шапито перед представлением и разбирая его после спектакля. Тогда Лазарю было, наверное, лет десять. Вдвоем с отцом шагая по сельским дорогам, они расспрашивали местных, нет ли где поблизости покосившегося от старости сарая, амбара или хлева для свиней, который надо было бы снести; и если находили, то продавали деревенским жителям билеты, и мальчик, практически один, почти без помощи отца, ловко орудуя молотком, отверткой да канатами, которые изредка тянула лошадь, сам рушил строение на глазах изумленных сельчан. Именно тогда отец его начал сильно пить и, единожды начав, так и не остановился. Великий Бартакост считал, что сын его наделен исключительным даром, и очень переживал, что таланты Лазаря растрачиваются впустую, таланты ребенка, колыбель которого благословила фея разрушителей, мальчика, родившегося, если можно так выразиться, с молотком в руке, который снес свою первую собачью конуру, когда ему было четыре года, которого Бартакост брал с собой на стройки Нью-Йорка уже в самом нежном возрасте, целенаправленно стремясь обучить сына всем премудростям ремесла как можно раньше, как священники передают своим детям тайны ритуала, Великий Бартакост просто места себе не находил, видя, как таланты его ангелочка растрачиваются на сараи и курятники вместо того, чтобы находить себе применение в Детройте, Нью-Йорке или Чикаго, расти, цвести и приносить плоды, потому что Лазарю на роду было написано, не иначе, стать самым великим разрушителем всех времен и народов — в этом его отец был непоколебимо уверен с самого рождения сына. Но их тогда искали все полицейские страны, и потому они снова топтали пыль и месили грязь проселочных дорог, следуя за бродячими цирками и странствующими ярмарками, терпеливо сносили пустословие проповедников и враждебность деревенских жителей, им опротивели леса, луга и горы, — можно было подумать, что в Америке больше вообще ничего нет! — отец и сын источали ненависть каждой порой тела, они были в постоянном напряжении, как затравленные собаки, никому и ничему не доверяли, спали и ели одни в своей повозке, а по ночам, когда смыкали глаза лишь по очереди, кляли на все лады звезды и свежий воздух.

Лазарь сворачивает на улицу, где находится табачная лавка. Его начинает беспокоить кожа, он снова испытывает зуд (как в прошлый раз). Он чувствует неясную, неопределенную опасность, которая обретает в высшей степени странную форму. Он думает: «Как будто он не мог с этим совладать». Он думает о себе в третьем лице: «Как будто у него не было никакой возможности с этим справиться». Сгорбленная старушка, семенящая навстречу и крепко прижимающая к животу хозяйственную сумку; круглые пресные хлебы, выставленные в витрине булочной; даже форма бороды раввина, с которым он чуть не столкнулся, — все, что, казалось бы, не имеет к нему ровным счетом никакого отношения, представляется ему ужасными предзнаменованиями, скрытыми предупреждениями. Ион думает о мальчике, приснившемся ему в эту ночь, о маленьком мальчике в маленькой лодочке, машущем ему своей культей, и в тех его детских взмахах Лазарю тоже видится предзнаменование, то же предостережение, отзвук той же тайны — непостижимой, но неотвязной.

Чтоб унять тошнотворную муть в душе, он изо всех сил пытается смотреть на вещи трезво, с бесстрастием профессионала. Он оценивающим взглядом оглядывает здания, определяет, куда надо ударить, чтоб быстрее их снести, обдумывает другие детали. Ведь неслучайно его прозвали Грозой Стен. Строители говорят, что он может сам голыми руками разрушить дом, и они недалеки от истины. Ему ведомо, что он самый лучший, но гордыня его не обуяла. Он так и говорит, когда его об этом спрашивают, но говорит он об этом так же, как сказал бы о том, что кусок сыра — это кусок сыра, если бы у него спросили, что это такое. Иначе говоря, о своей репутации он отзывается так, как человек, который ни разу в своей жизни не улыбнулся. Он лишь бесстрастно констатирует некую истину, к которой вроде бы не имеет никакого отношения, и при этом делает это совершенно искренне, без всяких задних мыслей. Горькая складка в уголке рта — его неотъемлемая черта, как стальной блеск глаз, как страстная ненависть к подручному Ксавье Мортансу. Здесь ничего уже невозможно изменить.