Лотерея "Справедливость"

— Вы за кем записывались? — спросила его одна из женщин в плаще.

— Я с письмом… — начал Создатель бомбы.

— Мы здесь все с письмом. Вон старый человек стоит, он тоже с письмом и не лезет, хотя, может, на войне воевал.

Старик в изумрудном чапане вытащил смятый конверт и вручил его Создателю бомбы. Создатель повертел конверт в руках. Старик улыбался прозрачной беззубой улыбкой.

— Да вы не бойтесь, возьмите письмо, у него их много, — сказала другая женщина в плаще. — Он вас за министра принял. Он думает, в Ташкенте все мужчины при галстуке — министры. Сына у него посадили, наркотики подбросили, говорит… А вы в очередь все-таки запишитесь.

Парень принялся качать коляску с пирожками:

— А пирожки! Кому пирожки? Пирожки есть!

— Понимаете, — сказал Создатель бомбы, — я от организации.

— А вы думаете, я от имени частной лавочки стою? — поинтересовалась одна из плащевых женщин. — Я тоже от организации. Два месяца зарплату не платят, вот сейчас бы пирожок съела, а не на что.

— Сестра, пирожки в кредит даю, — подрулил к ней коляску парень.

— Отойдите вы с пирожками, у меня токсикоз, — подала голос беременная женщина.

— Вы не понимаете, — говорил Создатель бомбы. — Я пришел с официальным письмом.

— А меня через розетку облучают, — сказал еще чей-то голос. — Соседи.

— Я пришел не с жалобой, — объяснял Создатель бомбы.

Вокруг него крутилась коляска с пирожками. Болело сердце.

— Я вообще-то раньше работала киллером, — говорила беременная женщина. — По амнистии получила условно, а теперь мне угрожают. Скажите, вы ваши пирожки из кого делаете?

— Барана туда кладу, — отвечал парень с коляской.

Дверь офиса открылась, появился квадратный охранник, почесал шею. Очередь стихла.

— Послушайте, — сказал охранник. — Послушайте, вам было сказано: письма присылайте по почте. Почта хорошо работает, все письма доходят. Зачем вы здесь время свое тратите и нам мешаете?

— А у меня письмо с вещественными доказательствами, на почте не берут, вытащите, говорят, это дерьмо из конверта, — сказала одна из плащевых женщин. — И вообще, желательно на прием попасть.

Охранник покачал головой:

— Послушайте, у нас просто принимают письма, мы никого не принимаем. Если хотите, давайте ваши письма и уходите.

— Никуда мы не уйдем, — сказали женщины. — Вон какое большое здание себе оторвали, неужели один кабинетик для приема нельзя выделить?

Создатель бомбы протиснулся к охраннику, показал служебное удостоверение и объяснил насчет письма.

— Заходите, он по коридору слева сидит, — сказал охранник.

— Мужчина, вы им скажите, что здесь беременные женщины имеются, — кричала вслед очередь. — И один ветеран войны… Пирожки, пирожки есть… И человека облучают, я уже устала розетки пластырем заклеивать, устала я…

Дверь закрылась.

— И так каждый день, — говорил охранник, причесываясь. — А надбавку мне за это никакую не платят.

Создатель бомбы пошел искать Алекса. Под ногами упруго дышал ковролан.

Сердце ныло все сильней — наверное, погода. Тук-тук… Погода…

— Да-да, — ответили из-за двери баритоном.

Откашлявшись, он вошел.

В офисе сидела смуглая девушка со злыми красивыми глазами и молодой человек. Хотя ученый видел его не первый раз и вообще много о нем уже знал, он спросил:

— Вы Алекс?

— Да, — ответил Алекс, отрываясь от стопки писем и поднимая сонное лицо. — Вы ко мне?

Недописанное письмо № 54

«Уважаемая Лотерея!

Бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель. Но нищета — порок. За нищету даже не палкой выгоняют, а метлой выметают; и справедливо, потому что в нищете я первый сам готов оскорблять себя. И отсюда водка! Когда господин Лебезятдинов месяц назад супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненький, разве я не страдал?

Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ведь бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь пойти!..»

Марат отложил письмо и захлопнул Достоевского.

От книги пахло одеколоном, на душе кошки скребли.

Писание писем в Лотерею больше не прикалывало. Хватит, целый месяц забавлялся. Нет, невозможный запах. Невозможный.

Марат сидел за прилавком; над головой умирал пыльный тезка. Глазки закрыл, улыбочка. Симпатичный умирающий мужичок.

Марат запихнул Достоевского обратно на полку. Запах одеколона остался. Его уже никуда не запихнешь.

Запах книги — это лицо читателя. Книга должна пахнуть лицом: немного кожей, немного ушной серой, немного слезой, немного ртом, слюной и съеденным обедом, немного сигаретами.

Буквы со временем стираются. Чем старее книги, тем меньше в них букв, тем больше в них запахов. Сколько запахов спрессовано между страницами…

В детстве он разглаживал фольгу, прятал в книги. Недавно, когда переделывал в жалобу монолог Дяди Вани, из книги вылетела такая же фольга и радостно закружилась по магазину.

Он уже написал писем двадцать в эту Лотерею.

Стало казаться, что все книжки, вся мировая литература — есть непрерывная Жалобная книга. Со всех книжных полок Марату слышались вздохи, всхлипы и сморкания.