Читаем Лотерея "Справедливость" полностью

Надо читать словари, думает Алекс и пьет чай. Любые. Во всех словарях одна и та же мудрость. Скелет и скептицизм. И по-узбекски: скелет ва скептицизм. И по-казахски — то же самое. Не станут же казахи свое для скелета придумывать. Махнут рукой: а, пусть «скелет» будет. А вот то, скажут, что ты, Алекс, топчешь землю, не имея ни женщины, ни работы, что у тебя нет ни Скамейки, ни Скафандра, ни Скважины, ни Склада, а только Скелет и Скептицизм… Вот это, Алекс, тебя, как мужчину, не украшает, а уродует.

Склероз — склероз.

Скорий — ж.-д. скорый.

Алекс пьет чай в букинистическом магазине; Алекс похож на потерянного ребенка, который пьет чай. На бухгалтера, который пьет чай. С улицы вместе с ветром и кусочками объявлений в лавку заползает музыка: «…танце кружимся».

Скрипка — скрипка.

Скрипкачи — скрипач; скрипачка.

Славян — славянин.

Славяншунос — славист, славяновед.

Славяншунос

Славяновед шел навстречу Алексу.

Он был чернобров, локтист, умеренно кривоног.

Славянами он уже давно не занимался, перейдя со славян сначала на бытовую электротехнику, потом — на посредничество при продаже квартир. Диплом филфака и начало диссертации были забыты у первой жены. Должен же он ей был в конце концов что-то оставить.

Неисследованные, забытые наукой славяне двигались мимо Алекса. Они возникали рядом со своим бывшим «ведом», как «Запорожцы» рядом с «Мерсом», и растворялись в боковом стекле. Временами они, возникая рядом, обращались к нему как к посреднику по квартирам. Как к славяноведу, к нему давно никто не обращался.

Он входил в квартиры, как в капитулировавшие крепости. Он видел в руках у хозяев невидимый белый флаг. И начинал торговаться, слегка покачиваясь на своих умеренно кривых ногах. Он был доволен ими, ногами. Они кормили его, как волка. А мимо проносился Ташкент. Проносились и сокращались в боковом стекле древляне, поляне, русичи… Энтузиастки в сарафанах прыгали через костры, постными голосами пели соловьи-разбойники. Волхвы стучались в редакции газет с чемоданами астрологических прогнозов. Славяновед шел, не обращая на этот сермяжный декаданс никакого внимания.

Славяновед шел, и город омывал его.

Зеленели светофоры, птицы пели о любви и какали на самой высокой ноте. Собственно, это и были белые невинные нотки, которыми птицы расписывали нотные линейки скамеек. Нет, на Славяноведа ни одна из нот не падала. Люди тоже пролетали мимо, поднимая руки, как голосующие на остановках в час пик. И Алекс шел навстречу Славяноведу, мужчина навстречу мужчине, горожанин — горожанину.

Вот Алекс попал в его зрачок.

Нос у Славяноведа был заложен, пришлось принюхиваться глазами.

Алекс, куртка, улыбка, сумка. Маленькие глаза, маленький нос, букинистический чай бежит по венам, смешанный с кровью потомственного растяпы. Квартиру продавать — не хочет.

Хриплая флейта самолета пронеслась по небу.

Мужчины разошлись. Славяновед спешил в свою квартиру, где его ждала Вера. Сидела на необъятном диване, поджав под себя ноги. Смотрела телевизор, заедая грецким орехом. Рядом валялась кошка.

Вера недавно попала в эту квартиру, просто притянулась к ней, как булавка к магниту. И замерла между Славяноведом, кошкой и телевизором. И бежал к ней Славяновед, миновав ее бывшего любовника. И плевалось янтарной слюною солнце, день первый.

Квартира у Славяноведа была трехкомнатной, семьдесят седьмая серия, комнаты раздельные, лоджия — ну просто вся в дереве.

Скамейка, подруга Скафандра

О такой Алекс не знал. Он вообще не был уверен, существует ли в Ташкенте женщина по имени Скамейка. И чтобы у нее при этом еще имелся друг Скафандр. Что можно с таким другом делать? В космос слетать. Еще что?..

Объявления, среди которых двигался Алекс, совершали свой круговорот. Только что фонарные столбы были покрыты ими, как цветущие вишни. Но вот идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем и сдувает объявления. Сдувает обрывки газет, вырывает кусочки бумаг из рук мучеников капитализма. Поднимает эти бумажные выкрики, икринки, целлюлозные голоса в воздух и лепит из них облако.

Это облако ползет по приторно-синему небу над Алексом и говорит ему нежным голосом:

Бизнес-активным и порядочным с 27 лет. 73-13-11.

Акриловые, шикарные ноготочки. Обучаю. 112-0…

Американская компания — серьезным. 156-…

Женщины! Это бизнес для вас. 1…

Накладчик-литейщик на термопласт-автомат.

Куплю волосы!!! От 70 см.

Приглашаются самостоятельные женщины.

Девушки на высокооплачиваемую работу.

Девушки на высокооплачиваемую работу.

Девушки.

Одинокая русская няня-домработница, проживание, питание.

Пожилая массажистка с секретами тайского массажа.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее