Лоцман

Гриффит выслушал это приказание весьма неодобрительно, но, не ожидая возвращения лоцмана раньше новой ночи, которая скрыла бы дефекты их маскировки, он сдержал искушение и не вмешался. Итак, Мануэль мог наслаждаться тем, как по его желанию в полном боевом порядке размещался маленький отряд, а затем он сам с Гриффитом и солдатами занял одно из сводчатых помещений, открытые и сорванные двери которых как бы приглашали внутрь. Солдаты расположились на отдых, а оба офицера решили бодрствовать и коротали время то за разговорами, то уносясь мыслями в самые различные области, куда только могла увлечь фантазия людей, столь различных по характеру.

Так в ленивом спокойствии и угрюмом ожидании проходил час за часом, пока не занялся день и не стало опасно оставлять часовых в таком месте, где их мог заметить любой бродяга, проходя близ леса. Мануэль возражал против всяких изменений и утверждал, что, сняв пикет, они поступят совсем не по-военному. Вступая в спор с морским офицером, он постоянно доводил свои тактические понятия до нелепости. Но на сей раз его начальник оказался непреклонным, и единственное, чего капитану удалось добиться, — это разрешения оставить одного часового перед входом в подвал, но в пределах разрушенных стен здания. После этого небольшого изменения прежнего распорядка они снова провели несколько часов в томительном ожидании того времени, когда им придется действовать.

Послышались первые залпы «Быстрого», и Гриффит привычным ухом тотчас же различил, что стреляет не шхуна. А когда вдали загрохотала оживленная канонада, Гриффиту с большим трудом удалось удержать себя и своих товарищей в тех границах, которых требовали их положение и благоразумие. Наконец отгремел последний залп, но ни один человек не покинул подвала, и теперь догадки о результате боя пришли на смену догадкам о тех, кто в нем участвовал. Одни солдаты время от времени поднимали головы с каменных обломков, служивших им подушками, которые не мешали им ловить минуты тревожного и недолгого забытья, и, послушав пальбу, снова укладывались спать, мало заботясь об исходе сражения, в котором они сами не принимали участия. Другие, более любопытные и менее сонные, щедро сыпали грубыми шутками в адрес тех, кто участвовал в бою, и по доносившимся звукам старались определить его ход.

Когда все стихло, Мануэль снова начал ворчать:

— Всего в двух милях от нас было, кажется, очень весело, мистер Гриффит, — сказал он. — Если бы мы не зарылись в землю, как кроты, то могли бы принять участие в этом веселье и по праву разделить славу и почет. Да и сейчас еще не поздно выйти на скалы, где мы были бы в виду у судов и, может быть, заработали долю при дележе добычи.

— Королевский тендер — невелика добыча, — возразил Гриффит, — и мало было бы проку Барнстейблу, если бы он загромоздил свою палубу кучей бесполезных людей.

— Бесполезных? — возмутился Мануэль. — Вы считаете бесполезными двадцать три хорошо обученных отборных солдата? Посмотрите на этих молодцов, мистер Гриффит, и повторите, что считаете их бесполезными в час опасности!

Гриффит улыбнулся и взглянул на спящих людей (как только пальба стихла, они снова все предались отдыху) и не мог не полюбоваться их атлетическими, мускулистыми фигурами, раскинувшимися во мраке подвала во всех позах, какие только могли подсказать усталость или прихоть. Затем он перевел взор на пирамиды ружей; даже в этом темном помещении солнце отражалось от их блестящих стволов и отполированных штыков. Мануэль с внутренней радостью следил за его взглядом и выражением лица, но сдержался и ничем не выдал своих чувств, ожидая ответа Гриффита.

— Я уверен, что в час опасности они будут вести себя, как и подобает настоящим солдатам, — сказал Гриффит. — Но чу! Я что-то слышу… Что он говорит?

— Кто идет? — повторил часовой, стоявший у входа в подвал.

В одно мгновение Мануэль и Гриффит были на ногах и остановились, стараясь не производить ни малейшего шума. Напрягая слух, они пытались понять, что встревожило часового. Прошла минута мертвой тишины.

— Это лоцман! Назначенный им час давно прошел, — прошептал Гриффит.

Не успел он произнести эти слова, как до них внезапно донесся лязг оружия, и с каменных ступеней ведущей к выходу лестницы к их ногам скатилось безжизненное тело часового. Из глубокой раны в его груди торчал штык, который и был причиной его смерти.

— Встать! Встать! — закричал Гриффит солдатам.

— К оружию! — громовым голосом гаркнул Мануэль.

Солдаты, пробужденные этими страшными криками, в испуге вскочили на ноги. В то же роковое мгновение в подвал брызнул огонь, а затем эхом отдался залп двадцати мушкетов. Но ни грохот, ни дым, ни доносившиеся со всех сторон стоны не могли удержать Гриффита. Он разрядил пистолет в облако, скрывавшее вход в подвал, и, схватив абордажную пику, бросился на лестницу с криком:

— Вперед! За мной, ребята! Это всего лишь солдаты!

Пылкий молодой моряк одним духом взлетел по ступеням, но, выбегая наружу, споткнулся о корчившееся тело жертвы его же выстрела и упал прямо в руки неприятельских солдат.