Лоцман

— Вы должны помнить, что она стоит под огнем тяжелых орудий батареи, которые могут в несколько минут пустить ее ко дну. Уже послан нарочный предупредить командира батареи, что «Ариэль» — неприятельское судно. А так как сейчас ветер дует с моря, уйти шхуна не может.

Теперь наконец истина во всей своей ужасной наготе дошла до сознания рулевого. Он вспомнил собственное предсказание погоды и беспомощное положение шхуны, лишенной более половины своего экипажа и оставленной на попечении юноши, в то время как командиру ее грозила опасность попасть в плен. Тарелка соскользнула с колен старого моряка и упала на пол; голова его склонилась на грудь, он закрыл лицо руками и, несмотря на все старания скрыть охватившее его волнение, не мог удержать громкого стона.

На мгновение, при виде горя человека, чья голова уже носила на себе печать его возраста, в Борроуклифе шевельнулись добрые чувства. Но привычка многих лет, прошедших в собирании новых жертв для войны, тотчас взяла верх в его сердце, и офицер-вербовщик решил не упускать удобного случая.

— Мне от души жаль тех бедняг, которые позволили совратить себя с пути истинного ловкими уговорами или неправильным пониманием долга и подняли оружие против своего государя. Но, захваченные на территории самой Англии, они послужат примером для устрашения других. Боюсь, что, если они не примирятся с правительством, их осудят на смерть.

— Тогда лучше уж сразу примириться с судьбой. Ваше правительство мало чем поможет человеку, вахта которого на этом свете окончена.

— Но, примирившись с теми, в чьих руках власть, они могут спасти свою жизнь, — сказал капитан, зорко следя за тем, как подействуют его слова на рулевого.

— Не такая беда для человека, когда его койку складывают в последний раз. Окончил вахту на этом свете — будет стоять на вахте на том свете. Но увидеть, как дерево и железо, так искусно слаженные в «Ариэле», попадут в руки неприятеля, — вот это человек запомнит надолго и после того, как имя его навсегда будет вычеркнуто из казначейских реестров! Я бы лучше согласился, чтобы двадцать залпов пронзили мое бренное тело, нежели один из них попал в шхуну ниже ватерлинии!

— Что ж, может быть, я и ошибаюсь, — беспечным тоном заметил Борроуклиф. — Возможно, вас не казнят, а только посадят на борт плавучей тюрьмы, где вы сможете еще славно повеселиться ближайшие десять или пятнадцать лет.

— Что ты болтаешь, приятель? — вздрогнув, вскричал рулевой. — Плавучая тюрьма, говоришь ты? Тогда передай им: пусть они лучше повесят одного человека, старого Тома Коффина, и тем самым сберегут его рацион.

— Все зависит от их прихоти: сегодня они, может, прикажут расстрелять вас как мятежников, а завтра решат считать вас военнопленными и отправят на галеры лет на десять.

— Скажи им, братец, что я мятежник, слышишь? И ты не солжешь, потому что я сражался с ними в Бостонском заливе еще во времена Мэнли[56]. Надеюсь, что мальчугану удастся взорвать шхуну… Бедный Ричард Барнстейбл умрет, если увидит ее в руках англичан!

— Я знаю одно средство… — сказал Борроуклиф, притворяясь задумчивым, — только одно, которое наверняка избавит вас от тюрьмы, ибо я уверен, что, поразмыслив, вас не решатся приговорить к смерти.

— Назови его, приятель! — сказал рулевой, вставая с места с явно взволнованным видом. — Если только оно под силу человеку, я согласен им воспользоваться.

— Разумеется, — ответил капитан, дружески положив руку на плечо рулевого, который напряженно прислушивался к его словам. — Это легко выполнить, да и страшного тут ничего нет. Ведь вы привыкли к пороху и можете отличить его запах от запаха роз?

— Еще бы! — нетерпеливо вскричал старый моряк. — Мне приходится нюхать его чуть ли не каждый час. Но что из этого?

— А то, что предложение, которое я намерен вам сделать, вполне достойно такого человека, как вы. Пришлись ли наши ростбиф и грог вам по вкусу?

— Да-да, все было превосходно, старому моряку все по нутру! Но что из этого? — спросил рулевой и, сам того не замечая, в нетерпении схватил Борроуклифа за воротник.

Капитан не выказал никакого раздражения при этой неожиданной фамильярности, ласково улыбнулся и решил, что настала минута дать залп из всех орудий, которые он до сих пор держал в резерве.

— Тогда вам остается только послужить вашему королю так, как вы до сих пор служили Конгрессу, и позвольте мне быть тем, кто первый покажет вам ваше знамя!

Рулевой напряженно уставился на капитана, но было очевидно, что он не понял значения сделанного предложения. И поэтому Борроуклиф продолжал:

— Короче говоря, мой друг, запишитесь в мою роту, — тогда я могу вполне обещать вам жизнь и свободу!

Том не расхохотался только потому, что редко проявлял подобным образом свои чувства, но каждая черта его закаленного непогодой лица исказилась гримасой презрения и насмешки.