Лоцман

Часа полтора, приткнувшись у настенного фонаря, я читал рукописные “Записки корабельного священника о. Кирилла, волею Божией совершившего плавание кругом света на шлюпе “Олег” в 1830, 31, 32 и 33 годах”. Почерк был крупный, разборчивый, а в “Записках” — масса остроумных наблюдений жизни “матросских служителей” и “господ офицеров” на деревянной парусной скорлупке посреди океана…

Но книгу Альфреда де Ришелье о трехмерных зеркалах я, конечно, не нашел. И в середине дня, щурясь от солнца, выбрался на монастырский двор, где сквозь булыжники прорастала уличная безлепестковая ромашка.

— Ну и как наше хранилище премудрости? — приветствовал меня отец Леонид.

— Впечатляет.

— Ежели что спер, сын мой, признайся чистосердечно. Может, и подарю…

— Ничего не спер. Не нашел, что хотел…

— Потому и душа печалится?

Душа печалилась не поэтому. Просто и там, в библиотеке, и здесь, на дворе, я чувствовал пустоту оттого, что нет рядом Сашки. Я представлял, как он кидался бы от полки к полке, разглядывая золоченые корешки (“Ёшкин свет, вот старина-то, а?”), как листал бы альбомы с гладиаторами и атласы со схемами плаваний. Как вертел бы могучий глобус в медных кольцах экватора и меридиана (“Игорь Петрович, смотрите, тут еще даже Австралии нет!”). И как задирал бы голову на купола собора и крепостные башни, и как мы полезли бы на колокольню к могучим дремлющим колоколам…

Но не было со мной проводника Сашки.

— Ежели что гнетет, покайся, — вроде бы шутя предложил отец Леонид. Но вроде бы и всерьез.

Каяться я не стал, но, пока бродили по двору, рассказал про Сашку. О нашем путешествии и о том, как расстались.

— Ну, чего ты хочешь, мальчишка ведь, — сказал отец Леонид совсем не в духе вчерашней беседы. — Сперва надулся, а сейчас небось и забыл про обиду. Может, понял уже, что не со зла ты его обманул, а чтобы не ввергать в печаль…

— Боюсь, что все это сложнее. Будто что-то сломал я…

— Не усложняй… Бог даст, еще встретитесь…

“Если и встретимся, — подумал я, — будет уже не то. Все равно трещина…”

— Покажи камушек, что от месяца отломали, — вдруг попросил отец Леонид. — С собой небось?

Камушек был со мной. Я вынул его из кармана, спрятал в сложенные тесной лодочкой ладони, прикрыл от дневного света грудью. Отец Леонид придвинул лицо.

— Смотри-ка ты, и правда светится. — И вдруг попросил совсем по-мальчишечьи: — Слушай, отломи кусочек, а?

Я надавил на камушек пальцами, он послушно развалился на половинки.

— Возьми.

— Спаси вас обоих Господь, — тихо сказал отец Леонид.

А я вдруг подумал: “Что бы ни случилось, а главное, что лоцман мой жив и здоров… Моя дорога, ясное дело, кончилась, а Сашку пусть добрая сила хранит и дальше от зловещего алгоритма…”

Отец Леонид спрятал камушек в складки рясы и спросил:

— Побудешь у нас еще?

— Нет, надо возвращаться… Спасибо тебе.

— И тебе спасибо… И отроку твоему, проводнику. Кабы не он, мы бы и не увиделись…

— Это правда.

— Инок поедет в село за хлебом, отвезет тебя. Правда, не на машине, а в телеге… А оттуда — автобус до Овражков… С лодкой-то твоей что делать?

— Отдай мальчишкам, пусть катаются…

2. Кобург

Оказалось, что автобус будет лишь рано утром. Я не стал возвращаться в обитель, переночевал в Доме крестьянина. На рассвете уехал, а к обеду был у Генриетты Глебовны. Она сказала, что у меня усталый вид, я должен несколько дней пожить у нее спокойно, погулять не спеша, не думать ни о чем печальном и набраться сил. Но я чувствовал, что надо возвращаться. Опять болела нога, давило голову и подкатывала подлая обморочная тошнота. Причем все это сильно, неотвязно. Короче говоря, самочувствие было как накануне того дня, когда я попал к любезному Артуру Яковлевичу.

Сейчас больница вспоминалась без прежнего отвращения. Может, и к лучшему — свалиться на койку, получить от сестрицы Зои успокоительную дозу в известное место и уснуть, забыв все горести.

Но, конечно, я не стал раскисать сразу. Расплатился с Генриеттой Глебовной за постой, бодро попрощался и даже, дурачась, пообещал звонить по “тому самому” телефону. В ответ она грозила крепким пальцем и говорила, что любопытные мальчишки плохо кончат, если вовремя не взяться за их воспитание… Потом мы вдруг встретились глазами, замолчали и погрустнели. Я не выдержал, спросил:

— А вы… никогда не звонили Андрису?

— Звонила. Не раз… Просила, чтобы не летел в тот день. А он смеялся. Он верил в свой мотор и в свою судьбу. Храбрый был мальчик…

На станции я дождался пестрого, почти игрушечного поезда “Пилигрим”, сел в хвостовой вагон — полупустой и прохладный. Поехали: трюх-трюх, дзынь-дзынь. Все так просто, никаких отраженных миров, никаких проблем. Через час буду дома. Помоюсь, разберу почту, позвоню кому надо, а утром пойду сдаваться Артуру Яковлевичу.

Я лениво смотрел в окно на болотистые луга, на рощицы. Потом на пологие холмы, которые мне показались незнакомыми. На одном махала крыльями ветряная мельница, я таких сроду не видел в наших окрестностях. И ехали мы, кстати, уже значительно дольше часа…