Лоцман. Власть шпаги

– Цыц, борода многогрешная! – зло охолонил его Никита Петрович. – Дернешься – головенку оттяпаю враз, не сомневайся.

– Да я не и сомневаюсь, мил человек, – бородач, похоже, не особенно испугался, видать, привычный был ко всему. Так, ясное дело – лиходей-разбойник!

– Я просто спросить хочу, можно?

– Ну, спрашивай, – Бутурлин не спускал глаз со всех остальных. Впрочем, из всех сокамерников какую-то угрозу представляли, пожалуй, только эти трое – игроки и лысый.

– Ты где, мил человек, так воевать научился?

– Где, спрашиваешь? – не ослабляя хватки, лоцман сплюнул на пол. – Да много где…

– У Португальца он учился, – бросил кто-то в углу. – Я точно помню.

– У Португальца? – как-то расслабленно пробормотал бородатый. – Так что ж ты раньше-то молчал, человече? Ты его знаешь, что ли?

– Сеньор Жоакин Рибейруш – мой друг! – молодой человек гордо выпятил грудь.

– Так он и наш друг, – как-то весело и совершенно по-доброму рассмеялся бородач. – И друзья наших друзей – наши друзья. Так что, друг? Выпьем за знакомство… да хорошенько закусим! А все обиды забудем, ага…

– Забудем, допустим… – хмыкнув, Никита Петрович убрал нож. А куда было деваться? Из сложившейся ситуации как-то надо было выходить. Иначе… Иначе долго тут не продержишься – дашь слабину, задремлешь… и все.

Так уж доверять ушлым сидельцам Бутурлин, впрочем, не собирался, ухо держал востро. Выпили – да, водки из серебряной фляги, закусили холодной телятиной, луком с яйцами да краюхой хлеба.

– Ты ешь, ешь, – смеялся бородатый – звали его, кстати, Карпом. – Закусывай. И глазьями-то не зыркай – теперь уж не убьем! Коли ты у самого Португальца в дружках. Так ты лоцман, выходит?

– Лоцман, лоцман.

Карп вдруг стал серьезным:

– Тогда у нас, у всего опчества, к тебе предложенье будет.

О как! И у этих тоже – предложение! Никита Петрович хмыкнул в рукав:

– Медью свейской торговать предложите? В обход таможни.

– Не токмо медью, – неожиданно улыбнулся бородатый лиходей. – Медь – как пойдет. Главное, с нашей стороны, чтоб товар обычный, с вашей, тихвинской, ярмарки. Деготь, пенька, поташ.

– Поташ? – тут и Никита расхохотался.

– Да хватит тебе ржать-то, – обиженно протянул Карп. – Да – поташ. Оно ведь кажется, мелочь. Но ежели этой мелочи много да беспошлинно… Сговоримся?

– Подумаю. Ежели отсель не на галеры выйду.

– А и на галеры, так что с того? – бородач хмыкнул и махнул рукой сотрапезникам – чтоб дали флягу. Те, хоть и побитые лоцманом, особой вражды нынче не проявляли… хотя и радушия – тоже.

– Главное, чтоб живым, – сделав долгий глоток, вполне справедливо заметил разбойник. – На галерах-то в шиурме, знаешь ли, тоже люди. И в профосах-палачах – люди же. Сбежать, поди, можно. Лишь бы не казнили тебя, мил человек.

– А что, могут? – молодой человек невольно напрягся. – Я ж никого не убил!

– И что с того, что не убил? Тут уж как судья. Как кости лягут… Кто у тебя судья-то?

– Не ведаю точно, – Бутурлин почесал затылок. – Какой-то Линдберг.

– Карл Линдберг?! – прощелыги разом переглянулись.

Карп покачал головой:

– Тогда, верно, зазря мы с тобою сговариваемся. Законник Карл может и в петлю. Запросто!

– Какой-какой Карл?

– Законник, – спокойно пояснил второй игрок – Лазебя. – Прозвище у него такое. За то, что не договоришься. Никак. Хотя… иногда и там – как кости выпадут. Вообще, он педант – есть такое шведское слово. Вдовец. Любит свою дочку, а больше – никого.

За разговорами не заметили, как за решетчатым оконцем под самым потолком поплыли зыбкие вечерние тени. Все ж август, хоть еще и тепло, а белые ночи закончились, темнело быстро.

Никита чувствовал, как веки его тяжелеют, слипаются, да и вообще – вдруг сильно захотелось спать. Наверное, от выпитого… а может, в водку-то и подсыпали что? С этих-то лиходеев станется! Хорошо бы и не спать вовсе, не смыкать бы глаз – да как выдержать-то? Хотя можно и по-другому: сделать вид, что спишь, а как подберется кто – так промеж глаз кулаком и ахнуть! С другой стороны, вроде как и некому подбираться-то. Самые лиходеи – теперь друзья. Такие друзья, что никаких врагов не надобно. Что же…

– Покойной ночки, сотоварищи дорогие.

– И тебе сладких снов, Никита Петрович!

Ишь ты – «сладких слов»! Вот ведь прощелыги… Неужто и впрямь так старого португальца боятся? А что же? Наверное, да, боятся. Боятся и уважают, сеньор Рибейруш – человек непростой, тем более с таким прошлым… с которым, верно, еще и не растался полностью.

– Господине, хлебушек доедать не будешь? – кто-то зашептал совсем рядом, едва только Бутурлин растянулся на соломе.

Вообще-то Никита Петрович собирался оставить с полкуска хлебушка на утро, чтоб новый день на пустой желудок не зачинать. Но… раз уж так просят…

Вытащив из-за пазухи хлеб, молодой человек выбросил в сторону руку:

– На! Кушай.

– Спаси вас Господь, господин…

Бутурлин скосил глаза – голос (приглушенный, но звонкий) почему-то показался ему смутно знакомым:

– Ты кто будешь-то?

– Матушка Флорианом прозвала. А так Флором кличут.

– Ну, кушай, Флор. Да это… я пока вздремну малость, а ты покарауль – мало ли.

– Не извольте беспокоиться, господин. Все выполню в точности.