Лоуренс Аравийский

Пребывание Лоуренса среди британских солдат еще раз вызвало в нем смешанное чувство удовольствия и горечи. Он гордился своими соотечественниками, они были для него дорогими и близкими, и также естественно было их видеть в таком странном окружении. Однако наряду с этим он чувствовал себя чужим. Был день его рождения: ему исполнилось 30 лет, и он решил вспомнить свою жизнь. Четыре года назад, когда он пошел на войну, странный порыв честолюбия заставил его решиться сделаться к 30 годам генералом и получить титул баронета. Теперь, если он останется в живых, это являлось для него достижимым, но эти детские мечты утратили для него интерес. Осталось лишь одно честолюбивое стремление пользоваться уважением людей. Это стремление делало Лоуренса особенно чувствительным к вопросу о правдивости перед самим собой. Он думал о том, как ему доверяли Алленби и арабы и как были готовы умереть за него люди из личной охраны. Он был слишком умен, чтобы рассматривать себя как сверхчеловека. Он понимал стремление обычного человека иметь себе идолов — может быть потому, что не был свободен от этого и сам. Поэтому он был склонен приписать успех своему искусству актера и спрашивал себя: неужели вся слава построена на обмане?

Он был тем более расположен критиковать себя, поскольку обладал инстинктивной стыдливостью. Эта стыдливость зачастую приводила к порицанию скромности, которая в условном смысле заключает в себе слепоту. Чрезмерное осознание им своих мыслей и действий породило в нем исключительную силу самоанализа, сделавшегося у него постоянной привычкой, от которой он освобождался лишь в тех случаях, когда был охвачен неистовым усилием. Отсюда в нем проявилось любопытство к себе, которое являлось главной пружиной большей части его поступков. Пожалуй, Лоуренс вовсе не так уж отличался от других мыслящих людей, как это ему казалось.

Лоуренс сознавал, что наслаждался той славой, которой он достиг, но вследствие своего чрезвычайного чувства отдаленности от других людей он боялся этого наслаждения, становившегося им известным. Это привело его к тому, что он стал отклонять те почести, которых вначале жаждал.

Когда движение возобновилось, он получил мимолетное удовлетворение своего военного инстинкта, заметив умение Бакстона быстро приспособиться к условиям иррегулярной войны. Бакстон разделил свою колонну, являвшуюся негибким соединением, на ряд групп, из которых каждая шла со скоростью, определявшейся условиями местности. Поклажа верблюдов была облегчена и размещена по-новому. Система привалов, определявшаяся временем, была отменена, а сами привалы делались скорее для кормления животных. Все эти перемены весьма радовали знатока иррегулярной войны. «Наш имперский верблюжий корпус сделался быстрым, эластичным, выносливым и бесшумным», хотя уже теперь верблюды Лоуренса, обученные езде по арабскому методу, делали в среднем по 7 км в час и таким образом выгадывали себе дополнительное время для прокорма.

20-го июля группы Бакстона достигли Муаггара, расположенного в 25 км к юго-востоку от Аммана, где они намеревались нанести удар. К несчастью, в то время над колонной пролетел турецкий самолет. Кроме того, от крестьян узнали, что несколько частей турецкой пехоты на мулах было расквартировано в деревнях у моста для охраны сборщиков налогов. Хотя силы эти и не были настолько значительны, чтобы помешать успеху, все же они могли сделать его слишком дорогостоящим. Учитывая приказ избегать потерь, Лоуренс с сожалением решил отказаться от попытки нанесения удара, к большому разочарованию «верблюжьего корпуса». Для того, чтобы добиться максимума возможного, в деревнях стали распространять слухи о том, что этот небольшой отряд является якобы разведывательными частями армии Фейсала, которая в начале следующего месяца должна была захватить штурмом Амман. Это была выдумка, верить которой турки боялись, но возможность подобной операции они себе представляли и удара ее страшились. Они осторожно выслали кавалерию на разведку в Муаггар, где нашли подтверждение диких слухов, распространявшихся крестьянами, так как вершина холма была завалена пустыми банками из-под мясных консервов, а долина была изрезана глубокими следами громадных машин. И сколько следов там было! Это вызвало у турок беспокойство, которое остановило их и заставило быть в нерешительности в течение целой недели. Разрушение же моста дало бы арабам недели две. Играя таким образом на страхе турок за Амман, Лоуренс достиг отвлечения сосредоточения их сил для атаки на силы Джафара у Маана. «Мне хотелось, чтобы Джафар не слишком активно сражался с наступавшим противником, когда мы отводили его конные части по направлению к Деръа».