Ловчие сети

По мере моего взросления мама заметила во мне еще одну странность – это не любовь, или вернее, отсутствие любви к противоположному полу… Но я скажу откровенно, дело не в том, что мне никто не нравился или меня не тянуло к девушкам, просто я боялся нарушить свое уединение, влюбившись и, не дай Боже, впустив в свою тишину кого-то, кроме себя. А потому я не встречался с девушками, ни с какими… ни с хорошими, ни с плохими, ни с теми, что предлагал мне мой старший, женатый и уже обремененный детьми, брат Сережка, на тихую погуливающий от своей жены Иришки… ни с теми, что предлагала мне мама.

– Просто я люблю тишину, покой, – в сердцах говорил я, когда мама, чуть ли не плача задавала глупые вопросы по поводу здоров ли я, как мужчина. – Мне нужно уединение, я люблю подумать… неторопливо прочитать книгу, стихотворение, я люблю полежать, поразмышлять… а девушка заставит меня вести ее в клуб или на вечеринку… И все тогда, прощай, моя спокойная жизнь… Не надо мне этого, пойми, мам… и вообще, оставь меня в покое!

– Придет время влюбится и женится, – разумно говорил папа.

Он очень любил смотреть по телевизору спортивные программы, и когда в квартире начинался спор или ссора, которые исходящим от них шумом отвлекали его от просмотра, тоже нервничал и непременным образом старался потушить всякий гвалт, чтобы также, как и я, в тишине насладиться футболом или волейболом.

– Слышишь мама, что сказал папа, – обращался я к ней и уходил в комнату, коя после женитьбы Сережки, наконец-то принадлежала мне одному, и бесшумно прикрывал за собой дверь.

– Слышу, слышу, Рома, – откликалась мама из-за закрытой двери, а затем все также громко обращалась к папе. – Вова, ты бы хоть ему сказал.

–Угу, скажу, но после… после того как закончится тайм, – приглушенно отвечал отец, отмахиваясь от матери, будто от назойливой мухи.

Мама уходила на кухню мыть посуду, а я ложился на свой раздвижной голубой диван, укрытый цветастым покрывалом, подкладывал под голову небольшую подушку и, устремив взгляд на кремовые виниловые обои, рассматривал их паутинную вязь. Я разглядывал их удивительные узоры, точно скопированные с узоров, что были на стеклах, оставленных холодной рукой или посохом волшебного божества в зимние морозные дни и ночи. И думал о том, что мне бы очень хотелось больше не спорить с мамой, не ходить в этот треклятый университет, не видеть этих пренеприятных рож сверстников и обольстительных, тревожащих мою человечью плоть, лиц сверстниц.

Мне мечталось лишь об одном… век вот так лежать на диване, глядя в эти чудные расписные узоры потолка… стекла… и думать о тленности всего сущего…. Думать о том, что каждого из нас ждет в жизни лишь один конец – смерть… и вовсе неизвестно, что будет там… после нее… и вообще есть ли что-то потом.

И если мы живем лишь для того, чтобы умереть, то в чем же тогда смысл жизни?

Неужели в необходимости ежедневно поддерживать свое ненасытное нутро и все пожирающие завидущие глаза?

Неужели человек лишь для того и рожден, чтобы есть, пить, вкалывать, рождать после себя такое же вечно съедающе-трудящееся потомство, а в конце концов быть просто закопанным в трухлявом теле в деревянном коробке…?

Много всяких таких мыслей приходило мне в голову. Они двигались по извилинам моего мозга и души, которую я любил называть сущностью, естеством, сутью, сердцевиной, субстанцией, смотря потому, что ощущал в данный миг жизни… Они заставляли первый рассуждать, а второе тревожиться, но тревожиться так спокойно и мудро, словно то была не тревога, а лишь приятные ощущения… И незаметно под такие рассуждения и тревоги я закрывал глаза и засыпал, и очень часто я видел во сне какие-то иные чудные миры, в них жили другие люди, деревья, травы, реки… и небо в тех мирах было тоже другое… Я бродил возле тех людей, в тех мирах, в тех травах и наслаждался тем, что меня не видят и не слышат… Я же, находясь в тени тех миров, мог за всем наблюдать… подглядывать.

Однако когда я просыпался, то очень смутно помнил те сны. Передо мной иногда вставали какие-то серые блеклые тени тех миров, людей, деревьев, трав, рек, но они были слишком смутные, мало запоминающиеся… так, что я уже не мог и разобрать, видел ли я это или только сам себе надумал. Иногда, правда как сквозь неясную дымку, проскальзывали воспоминания, и тогда мне чудилось высокое небо янтарного цвета и плывущие по нему белые перьевые облака, сквозь ту же неясную дымку видел я лица людей, но и лица и цвет кожи у них был иной, не такой, как у меня.

Возможно, то просто были сны… глупые, нелепые сны… ничего не имеющие общего с реальностью, ничего не имеющие общего со мной.

Как– то вернувшись из университета, я глянул в окно и увидел начинающуюся грозу.

Вначале откуда-то издалека стал долетать раскатистый гром. Это длилось лишь мгновение, может пару минут, но вот гром грянул совсем рядом, затем мимо окна пролетел тонкий серебристый луч молнии, он упал где-то во дворе дома, будто приземлившись, воткнувшись своим наконечником в землю.

Я порывисто подбежал к окну и открыл его настежь!