На самом деле, тёмный маг прекрасно понимал, что происходит: его шпигали! В его вольт вгоняли иглы! Или спицы! Или шампура! Он оглянулся и в заднем окне увидел чёрную «Шкоду Рапид» на литовских номерах, которая неотрывно следовала за ними с самого утра. За рулём сидела его бывшая жёнушка Алиса, на пассажирском сидении никого не было, зато позади в глубине салона виднелась окладистая седая борода.
Борода принадлежала известному сатанисту Готскому, рядом с ним на заднем сидении ютился никому невидимый из-за своего карликового роста колдун Речишкин, за рулём сидела чёрная ведьма Алиса, а на пассажирском сидении валялись две куклы-мотанки с устрашающими крестами вместо лиц.
Вольт Игоря был наряжен настоящим козаком – в красные шаровары и в белую вышиванку, перепоясанную синим кушаком. Кукла вуду Эвелины была одета в жёлтую юбку с голубой сорочкой. К крестам на белых головах были пришпилены их фотки, из-под которых торчали пряди их волос.
Наблюдая вчера за полётом Эвелины на воздушном шаре и за прогулкой Игоря в Липовой аллее под ручку с Магдалиной, Алиса пришла к выводу, что ни её разлучница, ни её бывший муженёк не заслуживают такого прекрасного и светлого чувства, как любовь. Напрасно повязала она любовными узами тёмного мага с безумной поэтессой, и уж тем более совершенно зря свела она красавицу модель с экстравагантным миллионером.
Поэтому и решила она сегодня избавить их от любовных чар, которые сама на них и навела. Развязав алые ленточки, которые связывали их вольты с вольтами Галика и Магдалины, она захватила их куклы-мотанки с собой. Бросив их на пассажирское сиденье, она теперь с нескрываемым наслаждением всаживала в них длинную цыганскую иглу.
Втыкая иглу в руку вольта Эвелины, она злорадно улыбалась:
— На тебе, Эвелинка, получай!
Невидимый Речишкин за её спиной отзывался эхом:
— И остаточно прощавай!
Втыкая иглу в ногу вольта Игоря, она мстительно восклицала:
— На тебе, Игорёчек, получай!
На что опухшая круглая морда Речишкина, как заведённая, отвечала:
— И остаточно прощавай!
Так она и развлекалась с этим карликом-шутом, прекрасно зная, что каждое всаживание иглы отзывается в реальных людях довольно ощутимой болью.
— Ну, никакой жалости! — с усмешкой констатировал Готский и покачал головой, — Алиса, перестань, имей совесть! Им же больно!
— А мне было не больно, когда он так подло поступил! А мне не больно, когда я вижу их вдвоём, когда вижу, как они обнимаются и целуются друг с другом! Пусть отольются им теперь мои слёзы. Пускай не забывают, с кем они имеют дело. Пусть знают, что я не олицетворённое зло, а воплощённая справедливость. На, тебе, Эвелинка! На, тебе, Игорёчек! Получайте! — с ожесточением воткнула она поочерёдно длинную иглу в грудь обоих вольтов.
— И остаточно прощавайте! — гневно добавил кругломордый карлик-шут.
Готский недовольно осадил его:
— Ну что ты заладил, как наш президент!
— А не надо было ему пасквили на меня писать! — отозвался Речишкин.
— А ведь он прав! — неожиданно поддержала она своего верного пажа. — Надо устроить сегодня их куклам вуду окончательное прощание.
Уже битый час она гнала свою «Шкоду» за розовым микроавтобусом «Love Tour», придумывая, чем бы ещё навредить бывшему муженьку и его новой пассии, какую бы ещё пакость совершить, чтобы этим странникам любви жизнь мёдом не казалась.
Одну пакость с Речишкиным они уже сегодня совершили. В три часа ночи она разбудила его и, сунув в руки атам, поручила ему проколоть кинжалом шины оранжевого «Порше», что тот благополучно и сделал.
Уж очень не понравилось ей, как Галик раскатывал вчера с Эвелинкой в дорогом авто. Поэтому и пришлось сегодня его охраннику с утра менять колёса, а им, как миленьким, ютиться сейчас вместе со всеми в тесном бусике, а не гнать в открытом кабриолете с ветерком.
Посчитав дебаты оконченными, Агния откинулась на кресло и прикрыла глаза. В салоне, благодаря водителю, включившему радио, зазвучала приятная инструментальная музыка, изредка перебиваемая разговором ведущих на незнакомом языке. На чешском. А может, на словацком. Или на польском. Граница ведь совсем рядом. Отдельные слова вроде понятны, но в целом ничего не разберёшь.
Сладко потянувшись, Кока, сидевший на первом сидении у окна, глубоко зевнул и невольно исторгнул из недр своих звериный рык: грассирующий звук «а» перешёл у него в долгое «о» и завершился едва слышным «е». Вот, где его демоническое нутро случайно и прорвалось: а-а-о-о-о-е.
После чего он смачно захрустел чипсами. Через минуту их хруст стал Сержа раздражать. Чипсы были только следствием его недовольства. Причина же скрывалась гораздо глубже.
— Не хрусти, — попросил Серж, склонившись к его уху.
— Что-о? — не понял Кока.
— Я говорю: не хрусти. Ничего не слышно, — заговорил он речитативом под музычку в стиле рэп, как он это обычно делал на своих выступлениях с «Собаками».
— А-а-а, — протянул Кока, — а я думал: не грусти. А что ты хотел услышать?