Ловец

Обернулась в поисках солонки. Та одиноко стояла на краю стола, прямо как дерево посреди поля. Правда, в масштабах кухни роль молнии исполнила я: потянулась к посудине, но рука, познавшая, как и лицо, целебность желтка, соскользнула с фаянсового бока солонки. В результате та покачнулась, и слетевшая с нее крышка резко покатилась по полу.

— Упыри тебя побери! — с сердцах ругнулась я и, встав на четвереньки, полезла под стол искать беглянку.

От солеразведывательной работы меня оторвало заинтересованное мужское:

— Такой ракурс мне определенно нравится.

Я так и замерла: с оттопыренным задом, на четвереньках. Обзор был ограничен столешницей, оттого я, практикуя способ передвижения рака-отшельника, начала, перебирая коленями и локтями, выбираться из-под стола.

Едва распрямилась, как желание вернуться под стол и по возможности вырыть там себе окоп переросло в настоятельную потребность.

В зеленых глазах гостя плескалась ярость, щедро разбавленная презрением.

Я поежилась, невольно ловя себя на ощущении дежавю. Где-то мы это уже проходили. И не так давно.

— Я вижу, с момента нашей последней встречи ты приоделась, — прищурив глаза, начал ловец и насмешливо добавил: — Надеюсь, что это ради меня?

Попятилась. Его голос. Взгляд. Они вымораживали сильнее, чем стылые зимние ветра. А гость меж тем подошел к кухонной двери. Пасс рукой, и я скорее почувствовала, чем сознала: теперь ее не открыть.

— Не понимаю, о чем вы?

— Не понимаешь? — он сжал кулаки, а потом, словно сделав над собой усилие, ровным тоном продолжил: — И уже на вы… Впрочем, что это я, без прелюдии?

С этими словами он достал из внутреннего кармана портмоне и, отсчитав десять купюр, веером положил их на стол. А потом легким движением скинул с себя пиджак.

Я сделала еще один шаг назад, потом еще один и уперлась спиною в стену.

Гость зло усмехнулся.

— Ну что, крошка, начнем с того момента, на котором мы остановились? Ведь, как оказалось, ты прямо-таки жаждешь продолжения. Даже нафантазировала его в деталях и изложила в письменном виде моему начальнику. Или может, ты захотела легких денег? Но я, знаешь ли, не люблю получать нагоняи незаслуженно…

Я вскинула голову.

— Я ничего подобного не писала! — хотела прокричать, но голос предательски сел и вышел лишь шепот.

Незваный гость сжал губы.

— Паршивая лгунья, — отчеканил он, и меня пробрал до мозга костей холод его взгляда. — Вчера ты в подробностях описала, как я тебя изнасиловал. А за подобное причитается компенсация. Десять талеров — вот цена девичьей или маскируемой под таковую чести для ловца. Но, знаешь ли, крошка, я не привык тратить деньги попусту.

Смазанное движение, и он буквально вжал меня в стену. Одной рукой ловец схватил мое запястье, вывернув его до боли. Я вскрикнула и почувствовала, как второй он начал задирать подол. Я в отчаянии прошипела:

— Да не писала я ничего подобного! Всего лишь то, что из-за тебя у меня не осталось платья. И не нужны мне твои деньги. Можешь ими подавиться.

Насмешка, сдобренная удивлением, всего на краткий миг полыхнула в зеленых глазах. Его рука замерла на моем оголенном бедре. Казалось, что ловец балансирует на грани. Идет по лезвию клинка, с одной стороны которого — разум, с другой — безумие и голод.

Вот только голод был отнюдь не гастрономический. Свидетельство последнего упиралось мне в живот.

— А зачем же ты тогда вообще пришла в отдел?

На кончике языка вертелся самый правдивый из ответов: «Для проверки», — но я понимала, что он же — самый нелепый из всех. Я молчала, и блондин принял это за признание моей вины.

— Сама напросилась, — были его слова перед тем, как ладонь ловца скользнула на внутреннюю поверхность моего бедра.

Кожу обожгло. Я дернулась, молясь лишь об одном: чтобы мой дар проснулся. Сейчас. Немедленно, когда он мне так нужен. Но сила молчала. А я отчаянно ненавидела весь мир. Наглеца, чьи руки смело гуляли по моему телу, сволочь — Грега, мать, что в своем желании избавиться от дара дочери сделала меня никчемной. Я даже пробудить собственную силу по желанию не могу, не то, чтобы защититься с ее помощью.

По щекам потекли слезы. Я закрыла глаза и замерла соляной статуей, повторяя про себя: «Потерпи. Потерпи немного. Скоро все закончится».

Все и вправду закончилось, и гораздо быстрее. Ловец вдруг резко остановился. Я слышала его прерывистое дыхание, чувствовала его запах: зимнего леса и мяты, ощущала тяжесть его навалившегося тела.

— Твари глубины! — выругался он, и я вздрогнула.

Открыла глаза и встретилась с его взглядом.

— Я так не могу, — выдохнул он мне в губы. — Да, я та еще сволочь и мне плевать на всю высокопарную чушь о благородстве, но, смрад лабиринта, я не могу слышать всхлипы и видеть ручьи слез. Так что твоя взяла, лгунья. Я тебя не трону.

С этими словами он отстранился, а я торопливо одернула юбку, стараясь не смотреть, как он заправляет рубашку в штаны.

В горле стоял ком. Язык не слушался. Я медленной механической походкой дошла до стола, сгребла не слушающейся рукой деньги и, приблизившись к ловцу, запихнула ему купюры прямо в ворот рубахи.