Ловец

Впрочем, жадность тут же взяла в его душе верх над порядочностью. Прикинув в уме сумму, попавшую к нему в руки, капитан не поспешил отсчитать «сдачу». Нет. Он положил украшение в нагрудный карман и, похлопав тот ладонью для верности, сварливо осведомился:

– А куда именно на верфи вас доставить?

Видимо, крюк в обход установленного для рейсового батискафа курса в понимании капитана окупал излишне щедрую плату.

– Галерный двор, – я обхватила себя руками.

Мне было холодно от мыслей, от картин, что стояли перед глазами, и от цинизма, что сквозил в колком взгляде этого Колчегогого Алаира.

– Подвезу в лучшем виде, забирайтесь внутрь, леди. Отчаливаем.

Леди… За весь разговор он впервые обратился ко мне, как полагается по статусу. Деньги, пусть и в виде золотой лозы, созданной два века назад ювелиром, – это лучшие учителя этикета и манер. А как быстро они прививают уважение…

Я поднялась по скрипящему на все лады трапу и оказалась в узкой, душной гондоле. «Пригнитесь» капитана прозвучало с запозданием: я, несмотря на свой невысокий рост, уже успела поприветствовать затылком низкий потолок.

Лавчонки, что стояли вдоль стен, были забиты. Кого тут только впритирку не сидело: мужик с испитым лицом, две словоохотливые бабищи с корзинами под ногами и сгорбившийся старик в коротком и ободранном пиджачке, настолько заскорузлом от грязи, что драп уже чем–то напоминал рыцарский доспех. И вонял обладатель кургузого одеяния не хуже, чем немытый пару месяцев тамплиер.

Одна их теток подвинулась, и я тихонечко присела на свободный край скамейки.

Под потолком раздался усиленный рупором капитанский голос:

– Отправляемся. О промежуточных остановках объявлять заранее и громко, поскольку капитан глухой и не успевает сразу нажать протезом тормоз. А еще напоминаю, что в стоимость проезда аварийный дыхательный амулет не вхо…

Окончание прочувственной речи потонуло в скрежете хвостового винта, который наконец–то оказался в воде. Я буквально спиной почувствовала вибрацию, что передавалась от лопастей по всему борту судна.

«Если эта посудина развалится, будет обидно утонуть, едва избежав смерти в огне», – пришла в голову мысль. Руки же тем временем вцепились в засаленное и отполированное сотнями тысяч задов деревянное сиденье.

А две дородные тетки словно и не заметили стона ржавого железа. Достав семечки, они принялись с упоением лузгать их, сплевывая шелуху в кулак. Лишь когда посудина сделала хоть и плавный, но внушительный крен, одна из них крикнула в капитанский отсек:

– Эй, полегче там на поворотах! Меня, между прочим, дома семь детей и муж ждут!

На что ей тут же каркающе отозвался старик:

– Ха, и эта женщина кричит об осторожности!

– А ты не завидуй, пенек замшелый, – не осталась в долгу бабища.

Не знаю, до чего бы дошло, но именно в этот момент капитан объявил: «Галерный двор!», – и я поспешила покинуть батискаф.

Торопилась. Буквально бежала по нижней, придонной, как ее называли в обиходе, верфи. Мимо стапелей, мимо снующих рабочих, дымящих паровых котлов и бухт каната, что выше моего роста.

Входная дверь. Узкий, но чистый коридор и ступеньки. Много ступенек. Я практически задыхалась, мечтая лишь об одном: поскорее бы увидеть мужа.

Дверь в приемную была не заперта, а вот секретарши почему–то на месте не оказалось. Но мне на это было наплевать. Я уже потянулась к массивной латунной ручке, чтобы войти в кабинет Грега, как услышала:

–… милый, ну сколько мне еще ждать? Ты обещал, что женишься на мне этим летом. И вот оно уже на исходе, еще пара дней – и осень…

Шуршание ткани и влажные звуки, словно кто–то решил высосать сок из перезрелого помидора, прокусив кожуру.

– Кларисса, я не отказываюсь от своих слов. Подожди еще чуть-чуть….

Прерывистое дыхание и вновь шелест ткани.

– Но та болезненная моль, которую ты по ошибке называешь женой, все же носит твой обручальный браслет.

Скрип лакированного дерева, царапающий уши.

– Благодаря этой серой моли у нас с тобой вскоре будет состояние. Потерпи еще немного…

Шлепающие звуки. Ритмичный скрип. Я лишь приоткрыла дверь, но и того, что я увидела, было достаточно.

Белокурые волосы, разметавшиеся по письменному столу, ноги в чулках, обхватившие поясницу Грега, который стоял со спущенными штанами – картина казалась столь нереальной, что меня будто парализовало.

А эти двое так увлеклись друг другом, что не заметили чуть скрипнувшей двери. Я плотно закрыла ее, стараясь отгородиться от увиденного. Хотя бы этим покрытым лаком деревом, если уж мысленный заслон не поставить. Слезы, которые не выплакала по дороге к мужу, полились ручьем.

Кто сказал, что самое сильное горе захлебывается в вое и рыданиях? Ложь. Беззвучные слезы – вот спутники отчаяния и боли, идущих из глубины души.

Перед глазами все плыло, когда я спускалась по лестнице. Туман застил глаза, а я искренне сожалела, что не умерла сегодня утром. Жить с пониманием предательства казалось гораздо тяжелее, чем вытерпеть пару мучительных секунд смерти.