Ловец мелкого жемчуга

И все-таки Георгий старался как можно дальше отодвинуть момент, в который все должно было у него с ней произойти. Он и сам не понимал, почему ему становится неловко, когда он смотрит в Зинины распахнутые глаза, и почему хочется отвернуться.

Спустя три месяца после того дня, когда Георгий впервые пришел за старыми журналами, он сидел на корточках в глубине библиотеки, между стеллажами, и листал книгу, которую только что заметил на самой нижней полке. Книга была новая, Георгий сразу понял, что он, пожалуй, второй человек, который ее открывает. А первой была, наверное, покойная старушка-библиотекарша.

Он с детства полюбил читать вразброс, заглядывая то в середину, то в конец книги. Ему был интересен не столько сюжет, сколько что-то другое, главное, что не зависело ни от сюжета, ни от порядка чтения. Он смутно чувствовал, есть это главное в книге или нет, и ему было почти все равно, с начала читать или с конца.

А в этой книге оно было, и Георгий просто впился глазами в строчки. Страницы дышали страстью, как, наверное, дышал ею характер написавшего их человека. И Георгию вдруг показалось, что он смотрит не на книжные страницы, а в визир кинокамеры. Чувство было то же самое, и это так потрясло его, что он даже не сразу прочитал название книги.

Он читал о том, как узник бежал из тюрьмы, находящейся на острове, – как он тайком сделал плот из кокосовых орехов, как решил брать с собой только самое необходимое и взял бритву «Жиллетт», чтобы ни дня не оставаться небритым, хотя он плыл по океану в полном одиночестве… Эта деталь показалась ему такой яркой, что весь человек предстал перед ним как наяву, ничего больше можно было о нем не говорить.

Георгий представлял, как можно было бы снять эту сцену: вот узник собирает вещи для побега, вот кладет в мешок бритву, тоненькую, совсем сточенную. Он видел все это так чисто, ярко – большие, с чуткими пальцами руки, машинально укладывающие мешок; океан, бушующий за зарешеченным окном…

Вдруг он почувствовал, как чьи-то руки ложатся ему на плечи. В том состоянии внимания и восторга, в котором он находился сейчас, все его чувства были обострены. Пожалуй, Зина специально не нашла бы лучшей минуты, чтобы близость их началась наверняка.

Он на мгновение замер, всем телом прислушиваясь к тому, как вздрагивают ее ладони, как она прижимается к его спине сначала коленями, а потом и всеми ногами, и животом… Зина дышала прерывисто, почти неслышно. Георгий медленно повернул голову, взглянул в ее пунцовое лицо, оказавшееся почти перед его глазами. Губы ее были чуть приоткрыты, но не призывно, а, как и в день их знакомства, растерянно, почти испуганно.

Он поднялся во весь рост, и Зина сразу очутилась у него чуть ли не под мышкой.

– Я не чтоб помешать… – пролепетала она куда-то ему в грудь. – Я думала, книжку помочь… поискать.. найти…

Георгий не понимал, что исходит от этой маленькой девушки. Кажется, это было не просто желание, и, может быть, даже вообще не желание, а что-то совсем другое – неясное, неловкое. Но думать об этом, когда женщина дышит прямо в грудь, он уже не мог. Он почувствовал, что в глазах у него темнеет, и, наклонившись, накрыл губами Зинины испуганные губы. Она с готовностью приоткрыла их пошире и даже на цыпочки привстала, чтобы сильнее прижаться к нему. Но он уже и без того стиснул ее в объятиях так сильно, что ей, наверное, даже больно стало. Она вскрикнула – совсем тихо, почти вздохнула – и сразу же вскинула руки, обняла его за шею, как будто испугалась, что он оттолкнет ее. Какое там! У него и в мыслях не было ее отталкивать – у него вообще ничего уже не было в мыслях, в рыжей его, пылающей голове.

Георгий целовал Зину, руки у него дрожали, когда он неумело теребил шершавые пуговки на ее голубой блузке. И у Зины тоже дрожали руки, когда она помогала ему расстегнуть эти неудобно обшитые тканью пуговки, когда сама расстегивала застежку на лифчике, чтобы совсем ничто не мешало ему – его большим горячим ладоням, его пальцам, сжимающим ее грудь…

Он сам расстегнул «молнию» на ее юбке, и Зина торопливо стоптала тесную юбку на пол. Георгий бросил рядом свой бушлат, гимнастерку и прошептал:

– Ложись, Зин, ложись сюда, а?..

Колени у нее послушно подогнулись, она легла на пол между стеллажами, и Георгий упал на колени рядом с ней. Ему вдруг показалось, что ей жестко лежать головой на полу, и, накрывая ее сверху своим телом, он подсунул руку ей под голову. Шпильки выпали из ее прически, светлые волосы тут же хлынули, как потоки воды – на крашеный скрипучий пол, на руки Георгия… Волосы льнули, липли к его голой груди, щекотали и возбуждали больше, чем возбуждала сама Зина. Она затихла под ним, как мышка в норе, и только послушно выполняла все, чего без слов требовали его руки, его раздвигающиеся между ее ногами колени – все его большое тело.

– Ты не бойся, Зин, я осторожно… Зиночка… быстро… – шептал он, сам не понимая смысла своих слов.