Ловец птичьих голосов

Допоздна возил удобрения. Делянку отвели и сказали: «Организуй комсомольское звено. С Володькой Садовым в паре будешь. Он давно просится на комбайн. Выращивайте на здоровье картошку. Ну почему не попробовать — будешь иметь работу на целый год. Хозяин поля. Что посеешь, то и соберешь…»

Через несколько дней почтальон принес письмо.

Посмотрел на конверт — Ева!

«Здравствуй, Гордей!

Хочешь сердись, хочешь нет, а пишу тебе. Хочу, чтобы знал всю правду да не слушал сплетни и пересуды про нас с тобой. Ждала я тебя, может, как никто никого еще не ждал. Не было такого дня, чтобы о тебе не думала, писала тебе — сам знаешь — и в выходные, и в будни… Как я тебя ждала, Гордейчик! Казалось, когда ты уехал — осталась я одна на белом свете. И на танцы не ходила, и в кино — разве только на большой праздник загляну. Сяду, письма твои перечитываю да вспоминаю, как мы с тобой гуляли. Казалось, что, если бы могла, полетела к тебе на крыльях… А потом письма от тебя стали приходить все реже. Тебе было некогда, и я стала меньше надоедать. Так год и прошел, я привыкла, что мы в разлуке, и утешала себя, что ждать оставалось все меньше и меньше.

И вдруг ты совсем перестал писать. Я тебе письмо, второе… От тебя ничего. Что же, думаю, очень ты ему нужна, Евка! И я не писала тебе.

Через месяц ты отозвался, ругал меня — такая, говорил, твоя любовь, — солдату некогда, может, учения были или еще что, а ты сразу забыла…

Я тебе все написала, абсолютно все о себе рассказала, о своих сомнениях, а ты снова надолго замолчал.

Приехал в наше село молодой зоотехник. Симпатичный такой, начитанный. Да мне-то все равно… Как бы там ни было, у меня есть парень, думала, ничего плохого друг другу не сделали. Приедет, разберемся, кто в чем виноват.

А он, этот зоотехник, ко мне будто привязался. Куда ни ступи, там и появится. Я прогоняю его, а он снова тут как тут. И так смотрит, так смотрит. Чем-то тебя напомнил при первых наших встречах. Ну не будешь же на человека рычать! Домой меня провожает, говорит красиво — думаю, говори себе, меня от этого не убудет… Клянусь тебе, ни разу не поцеловал меня.

Перевели его в другое село. А я дни считаю, тебя высматриваю. Пишу тебе снова и снова. А письма возвращаются нераспечатанными.

И вот такая встреча… Ты поверил сплетням. Слушай, Гордейчик, забудем все, пусть останется все, как прежде. Я люблю тебя! Приходи ко мне, любимый».

Скомкал письмо, сунул в карман.

Какая она, Ева!..

Долго не мог заснуть этой ночью. А потом — то ли сон, то ли грезы.

…Веял ветерок. Светила луна. Они, как дети, притихли в вишеннике за хатой. В лунном свете бледным, будто меловым, кажется ее лицо, на губах тает улыбка, глаза доверчиво-нежные. Те губы — терпкие, шелковые…

— Хватит, — тихо шепчет Ева, — я и так хмельна…

Даже когда проснулся, все казалось, летает на упругих крыльях.

И снова горькие раздумья. Она расплескала лунное сияние, растеряла его. Он к ней не вернется…

Первый снежок выпал тихо и незаметно. Старики говорили, что покров обязательно укроет землю если не снегом, то листвой. Вышло, что и снегом и листвой одновременно.

В этот день в Миньковцах в каждом доме гостевали. На покров принято звать к себе родственников, угощать всем, что добыто за лето.

Было весело и шумно и в доме Гордея. Пили вишневку, пели песни, веселые и печальные. Когда же неугомонные молодки принялись задушевно выводить:

Хто з любов'ю не знаеться,
Той горя не знае,—

Гордей тихо собрался — и к дверям.

— Что, милок, веселье не впрок? — сказал дядя Опанас и засмеялся.

— Пусть идет, — отозвалась одна из молодок. — Ему с нами, старыми, неинтересно…

Возле клуба было шумно. Еще шел фильм, а во дворе чубатый парень без шапки склонился на скамейке над гармошкой. Несколько пар лихо перебирали каблуками — аж земля гудела. В стороне толпились любопытные. Гордей и сам остановился неподалеку.

— Здравствуй! — жарко дохнуло ему в шею.

Оглянулся — и приветствие застыло на губах.

— Откуда ты взялась?

— В гостях… Читал мое письмо?

— Читал…

— Почему же не отозвался?

— Долго говорить…

— Так почему и не побеседовать? Я не тороплюсь, а ты?

Он неосторожно коснулся ее руки, она поняла это по-своему и просунула ладонь к его запястью.

— Ты уже работаешь?

— Уже.

— На тракторе?

— На тракторе…

— Так и не научился разговаривать…

Они остановились у магазина, вокруг никого. Девушка прижалась к нему, сказала:

— Мне холодно.

— Ну и что?

— Погрей, какой же ты стал недогадливый!

Он взял ее руки в свои, начал легонько, словно нехотя, дышать на них, прикоснулся к пальцам губами — как раньше. Девушка подалась к нему, и он неожиданно для себя крепко поцеловал ее.

— Ты уже не сердишься? — выдохнула Ева.

— Извини, это, наверное, хмель. Пойми, я не могу так легко забыть все. Ты мне не чужая. Но не так это должно быть… В груди я носил бы льдинку… Может, растает, тогда я к тебе приду.

— Я сама приду к тебе, Гордейчик!..

В следующую субботу Ева опять появилась в Миньковцах. Родственники, к которым забежала на минутку, встревожились:

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось.

— Тогда садись, ужинать будем.