Ловец тумана

Ветер налетал порывами, с белым пухом ядодрева неся сорванную с ветвей медную листву, напоминая о том, что грядет осень, грядет пора умирания, и нужно спешить, очень спешить. Что нужно торопиться жить. Ветер шумел ветвями, и крошечные серые птахи срывались с них, трепеща крыльями, летели вперед и вверх, между деревьев, между острых, буро-желтых от времени, дождей и ветра, гигантских голых ребер, оставшихся от скелета какого-то невиданного зверя, напоминавших громадные обрушенные арки галереи, ведущей в никуда…

Громадный разлапистый ясень скрипел на ветру, словно сопротивляясь накатам невидимого воздушного моря причудливо изогнутыми ветвями. На одной из них, мерно покачиваясь, висело вниз головой худое мальчишеское тельце в оранжевом комбинезоне и надвинутом на мертвое лицо капюшоне.

Вот выжженная прогалина посреди светлого березняка, между тонких белых стволов, увенчанных краснеющими в свете дальних зарниц поникшими кронами. Посреди нее, в саже и копоти, застыла страшная тварь, зарывшаяся в пепел лобастой башкой. Ее шипастый хвост оплел закованного в доспехи воина, продолжающего сжимать в мощной руке зазубренную острогу из тусклого металла, что, пройдя насквозь, вышла из спины его уродливого убийцы. Сплелись в объятиях и так застыли навсегда…

Мир-свалка.

Порой мелкий ручей, который они переходили вброд, приносил слипшиеся листы – размытые строки, едва различимые гербы.

Порой в неглубоком овраге что-то стеклянно поблескивало: открывались полузатопленные в затянутом ряской болотце лабораторные стеллажи, уставленные рядами пробирок и колб, половина из которых была разбита. По болотцу от мешанины реактивов расходились причудливые разноцветные кляксы.

Мир исправленных ошибок.

9

Шедший впереди Дарьян замер, вскинув растопыренную пятерню.

Обернувшись, поманил Северина.

– Что там?

Дарьян опустился на одно колено, провел ладонью по густому хвойному ковру, перемешанному с шишками:

– След. Совсем свежий.

– Опять шреккеры? Или какие-нибудь клиц-клоки?

Дарьян покачал головой:

– Эти твари ступают по-другому. А клиц-клокам покидать насиженные места не позволяют чары. Тропа – человеческая, мастер Север.

– Староста убеждал, что никаких поселений в этих краях нет. Стало быть, хаоситы?

– Похоже на то. Или трофейщики?

– Везучие они парни, раз им удалось забраться в такую глушь.

– Мне это не нравится.

– Мне тоже.

Северин бережно развернул карту, полученную от Герхеля за столь своеобразную цену.

– Если карта не врет, мы совсем близко. Если поднажмем, к вечеру-ночи будем на месте.

Северин прикрыл глаза – шестое чувство подсказывало: они действительно близко. Он ощущал тяжелый черный фон, исходящий от смерть-фактории. Будто роящийся мелкий гнус. Низкий гул, назойливое зудение, многоголосый звон мошкары.

– Как думаешь, Дарьян, вон та прогалина сгодится, чтобы развести неприметный костерок?

– Вполне подойдет.

– Устроим привал. Мы почти добрались… Можем позволить себе немного отдохнуть. Перед тем, как все это закончим.

Запасы сухарей и солонины, выданные хлебосольными лихоборскими поселянами, подходили к концу. На этот счет Северин не беспокоился. В случае успеха – вся муринская система порталов окажется в их распоряжении. Смогут десантироваться из Аррета прямиком в Хмарьевский кремль. А может, у него есть даже прямой маршрут – на Прожорные ряды? Ох, и закатим же пир. Если победим. Если останемся в живых.

В последние дни погода поменялась. Ветер стал холоднее, настойчивее. Северин, плотнее закутавшись в серо-коричневый орденский плащ, грел руки у костра. Украдкой поглядывал на своих спутников.

Они почти добрались до цели. Завтра им предстоит последний бой. Самый трудный. Самый тяжелый.

Каждый по-своему справлялся с волнением.

Билкар придирчиво разглядывал, пробовал на зуб какие-то травки, набранные по окрестным полянам, в безуспешных попытках улучшить вкус их ужина, последнего перед встречей с остатками муринского воинства. Возможно, вообще последнего ужина.

Дарьян, неизменно мрачный и невозмутимый, сел рядом с ним, молча протянул тонкий прутик с нанизанными на него лиловыми грибными шляпками.

Билкар принюхался, куснул, сплюнул. Заспорили вполголоса о съедобности грибов – признанный кашевар, кулинарный гений отряда и бывалый мокшанский следопыт.

Шедди, сидевший сбоку от Северина, в обнимку со своим посохом, смотрел на огонь. В глазу его, стянутом старым шрамом, не читалось никаких эмоций. Челюсть мерно двигалась, перемалывая порошок-клиотль. Он отключился. Отдыхал.