«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)

Вчера вдруг получили письмо из Амстердама от Зямы[322] с разными милыми московскими подробностями – ВТО, Елисеевский, встреча с вами, Шурик Ширвиндт – и повыли малость от ностальгии. Вообще же для ностальгии времени не хватает, работы много. На днях вернулись из Теннесси. В Нашвиле жили у профессора John H. Cheek. Не знаете такого? Когда-то у него жил Евтух[323]. Миллионщик, пилот, каратист, знаток китайского и русского, т. е. готов ко всем превратностям судьбы. Пик Литтел сообщает нам московские новости, а от вас мы пока не получили ни одного письма. Наберитесь сил, ребята! Отрыв от Москвы получается здесь очень быстрый и как бы окончательный, но мы этому всячески сопротивляемся. «Ожог» вышел в «Ардисе», постараюсь послать вам дарственные копии. На очереди теперь «Остров Крым». Я понемногу начинаю новую писанину. В конце ноября собираемся в New York. Tам русская жизнь довольно горяченькая, с пузырьками, все время возникают разные проекты. Через пару месяцев собираются в Ленинград студенты отсюда. Попробуем устроить для вас посылку. Что нужно прежде всего? Эти ребята едут из Oberlin College, где работает чудеснейший человек Володя Фрумкин[324], друг Булата[325], между прочим. Очень волнуемся за Войновичей, мне правда, кажется, что это они[326] просто решили его помучить напоследок и отпустят.

Целуем. Вася, Майя.

Майя Аксенова – Белле Ахмадулиной

Осень-зима (?) 1980 (?) г.

Белка, милая!

Послали тебе маленькую посылочку с Мариной[327], но теперь не уверена, что вещички тебе подойдут. Васята говорит, что я немного преуменьшила твои габариты. Так ли это?

Белочка, нам необходимо свидетельство о браке. Оно находится у Гали Балтер[328]. Пожалуйста, возьми его у нее и передай Пику. Хотелось бы подробнее узнать о твоих планах и о жизни наших бунтарей. Узнаем обо всем в центральных газетах (NYT и т. д.).

Всех целую.

Майя.

Белла Ахмадулина – Василию и Майе Аксеновым

4 января 1981 г.

Родные, любимые, даже не знаю, с чего начать.

Начну с благодарности за посылку, я в ней прочла вашу любовь и заботу (как ни намекала М. Ф.[329] на участие своего точного вкуса, но мне лишь Майя могла так выбрать и купить, так любовно и так впопад). Спасибо вам.

Вообще же признаюсь, что я совершенно уничтожена истекшим годом и не надеялась дожить до этого, с которым поздравляю вас. Пусть этот первый ваш год там, где нет нас, будет для вас добрым и упоительным. Хоть душа всегда о вас печется, за Ваську я как-то спокойна: верю в его силы, в расцвет таланта – или как это сказать, не знаю. А ты, Маята, не печалься, ведь все дело в этом расцвете, раз уж я выбрала это условное слово. Короче говоря: пусть Бог хранит вас, и станемте молиться друг за друга.

То, что было до, – вы сами знаете. Остальное вы тоже знаете: ваш отъезд. Смерть Володи[330] (не знаю, что ужасней: быть вдали или совсем вблизи). Ужасное влияние этой смерти на всех людей и на ощущение собственной иссякающей жизни.

Вскоре хоронили Тышлера[331].

Потом все силы уходили на Володю Войновича, на непрестанную тревогу о нем, на две тревоги: хочу, чтобы уехал, и не умею без него обходиться.

Проводы и отъезд Копелева; здесь у меня было какое-то утешение: ну, стихия немецкой речи и прочее.

С Володей же мы как-то кровопролитно близки, уж некуда ближе, а все сближались. Его действительно трагические долгие проводы (лишние слезы на аэродроме из-за лишнего хамства).

29 утром умерла Надежда Яковлевна[332] – я бросилась туда. Не стану описывать подробно страшную бабу «ЗАМОРОЗКУ», привезли – 30-го, опоздав на сутки[333], вдребезги пьяного форматора, привезенного мной для снятия маски, кстати, до сих пор неизвестно, что с маской, потому что по неизлечимому безумию я отдала деньги – до. Священнослужители и милиция, милиция (то есть у них закон: что одинокий человек и так далее. Но в морг увезли, по-моему, потому, что мы дали оповещение о смерти, я через Сэмюэля[334], помните такого?).

Новый год мы встречать не стали (Боря еще был вовсе болен каким-то вирусом, с которым он не мог вылететь из Душанбе, а уж вылетев, приземлился в Риге, откуда не мог вылететь, а уж добравшись до мастерской, увидел на дверях записку о смерти Н. Я., что я там, но и ключ был – там. Так что он стоял на освежающем ветерке, температура у него была 39,9°).

Не стали встречать, я говорю, но без чего-то двенадцать появилась пьяная, веселая Лаврова[335] с каким-то особенно неуместным голосом, Савелий Ямщиков[336] и его ученик и приспешник Миша[337].

Я все время плакала, но условно мы чокнулись за Новый год, я думала о вас и о Володе, с которым перед этим говорила по телефону.