«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)

Отправляю эту почту за несколько дней до отъезда в Париж. Там 17 февраля в Театре Шайо премьера «Цапли». Не знаю, писал ли я уже вам об этом – играть они собираются параллельно с «Чайкой» и почти тем же составом, а что самое замечательное – в тех же декорациях, ибо почему же в имении Треплева не быть сейчас советскому жуликоватому пансионату «Швейник». Витез[520] хочет даже чучело чайки оставить там где-нибудь в уголке, чтобы не бросалось в глаза. Благая идея вроде бы для МХАТа, вторая птица на занавес просится. Я, честно говоря, очень предвкушаю французское действо. Пусть даже спектакль будет дрянной (но, надеюсь, не будет), а все-таки – большой театр, зал на 800 сидений, все-таки какое-то вознаграждение, а то все пишешь, как в прорву какую-то, и все поглощается без звука. Я имею в виду опять же русскую аудиторию. Жаловаться на невнимание Запада все-таки не приходится – книги собирают порядочный урожай рецензий и здесь, и в Европе. Русская же пресса (а тут этих журнальчиков и газетенок развелось как грибов, в NYC две (!) ежедневных газеты, три еженедельника, 3 «толстых») до сих пор не отрецензировала «Бумажный пейзаж»[521], хотя пишут черт знает о чем, обо всем. Миляга Алик Гинзбург[522] говорит: диссиденты тобой недовольны, считают, что ты их высмеял в «Пейзаже». А я о них и не думал.

Что происходит в Москве с вождями и с самим «волшебником Изумрудного города»? Недавно Додер писал в «Вашингтон пост», что они опрашивали москвичей и выяснили, что из 10 девять понятия не имеют, что с главным что-то не в порядке, даже не знают, что он отсутствовал на сессии. Великий народ; уже и подчиняться некому, а все подчиняется!

Недавно для класса перечитывал «Несвоевременные мысли» Горького. Поучительное чтение, особенно в эмиграции; эффект странно остужающий. Любопытно, что это единственная книга «буревестника», в которой он не кокетничает с читателем и не развешивает безвкусицы своей обычной.

В классе студенты, между прочим, больше всего удивлялись, как уж (по-английски а garden snake) умудрился залезть «высоко в горы».

Все время ходят противоречивые слухи о Любимове – то он собирается обратно, то, наоборот, к нам, за океан. Андрюша Тарковский[523] готовится к съемкам «Гамлета» весной в Швеции, а USC[524] в Los Angeles хочет его пригласить на следующий год. Насчет еще одного Андрея, т. е. Битова. Передайте ему наш огромный привет. Брательник его[525] совсем исчез с горизонта, никто не знает, где он и что делает. В этой связи жалко, что А. теперь вряд ли в скором времени на наших горизонтах появится.

И вот еще один Андрей (Дмитриевич Сахаров). Мысль о его судьбе, и о больной Люсе, и о той прорве говна, которыми их заливают, порой просто жить не дает. До нас дошло, что Галя Евтушенко очень им помогает. Вот молодец какой!

О самом Евтушенко вчерась прочел в «Тime», что он опять стал непочтителен с начальством, но по-прежнему очень популярен среди читателей – продано 4,5 миллиона копий последнего романа. Американы все-таки неподражаемы, даже тов. Амфитеатров.

Обнимаем вас, целуем, ждем писем.

В & М

Белла Ахмадулина – Василию и Майе Аксеновым

10 февраля 1984 г.

Дорогие любимые Васька! Майка!

(Как возрос в значении наш маленький суффикс: и всегда прежде бывший нашим, он стал увеличительным суффиксом, клятвою в близости вопреки всему.)

Еще раз – с Новым годом! Получили вашу открытку и радовались ей, как и подобает детям при милости Деда Мороза.

Вчера показала Лизе Васькин портрет: кто это? Лиза с удивлением на меня посмотрела: не подозреваю ли я ее в недоумии? Но все же трогательным голосом, как бы сожалея о недоумии других, сразу ответила: «Дядя Вася Аксенов». Так что вот какое у вас незабываемое личико.

Сейчас Лиза пишет вам сама. Лиза – совершенно брат, пониматель, сострадатель.

А Анька – вдруг стала обратна мне, но возраст ее таков, <…> и непонятность моей судьбы, тяготящая ее, и естественное желание благополучия. У нее, впрочем, есть больше, чем принято в средних благополучных кругах, чье уютное устройство соответствует ее представлению о правильной, надобной жизни. Но – нет меня как правильной и надобной матери, и нет разгадки моей неправильности. Я все время мучусь и сожалею о ней, не умея помочь ее мучению. Хотя бы возраст этот – еще продлится, потерзает ее и нас и пройдет. А дальше разберется как-нибудь.

Но это я так, Майка, не пищу, а болтаю, не художество свершаю, а разговариваю с вами, – как бывало, как должно быть.

Все же мне нужно не сказать, а написать вам нечто – важное, тяжелое (не пугайтесь), сейчас поймете, о чем речь.

Этот день – с его чудным утром, с птицами за окном – хотела написать: только наш с вами, но вспомнила: 10 день ф

Ну, Васька! не успела дописать 10 ф…:Пушкин! – вбегает Лида Вергасова: Андропов помер.

Продолжение письма

17 февраля 1984 г.

Васька и Майка, стало быть, я написала: 10 ф, пред тем ужаснувшись: как я забыла? День смерти Пушкина! – влетела Лида, и я не дописала.